Моряки пыхтели, отдувались, но отвечали на все вопросы.
Ребята так увлеклись беседой, что даже не заметили, как подошли заведующий с немкой.
– Ого! Да тут гости, – раздался голос Викниксора.
Эланлюм сразу затараторила по-немецки, улыбаясь широкой улыбкой. Ребята ничего не понимали, но сидели и с удовольствием рассматривали иностранцев, а старшие сочли долгом ближе познакомиться с новичком, выказавшим такие необыкновенные познания в немецком языке.
– Где это ты научился так здорово говорить? – спросил его Цыган.
Еонин улыбнулся.
– А там, в Очаковском. Люблю немецкий язык, ну и учился. И сам занимался – по самоучителю.
– А что ото за «Очаковский»?
– Интернат. Раньше, до революции, он так назывался. Он под Смольным находится. Я оттуда и переведен к вам.
– За бузу? – серьезно спросил Воробей.
Новичок помолчал. Усмехнулся. Потом загадочно ответил:
– За все… И за бузу тоже.
Постепенно разговорились. Новичок рассказал о себе, о том, что жил он в малолетство круглым сиротой, что где-то у него есть дядя, но где – он и сам не знает, что мать умерла после смерти отца, а отца убили в четырнадцатом году на фронте. За разговором время бежит быстро, только оклик Викниксора вернул ребят к действительности.
Солнце уже опускалось за водной гладью Финского залива, когда Викниксор отдал приказ сниматься с якоря. Обратно шли с моряками.
Когда переправились через канал и вышли на территорию порта, немцы поблагодарили ребят за дружескую беседу и, попросив минутку подождать, скрылись на корабле. Через минуту они вернулись с пакетом и, что-то сказав, передали его Эланлюм.
Немка засияла.
– Дети, немецкие матросы угощают вас печеньем и просят не забывать их. У них у обоих есть дети вашего возраста.
Шкида радостно загоготала и, махая шапками на прощание, двинулась к воротам.
Только один Горбушка остался недоволен тем, что немцы, по его мнению, очень мало дали.
Он всю дорогу тихо бубнил, доказывая своему соседу по паре, Косарю, что немцы пожадничали.
– Тоже, дали! Чтоб им на том свете черти водички столько дали. Это же не подарок, а одна пакость!
– Почему же? – робко допытывался Косарь.
– Да потому, что если разделить это печенье, то по одной штуке достанется только, – мрачно изрек Горбушка, а потом, после некоторого раздумья, добавил: – Разве, может, еще одна лишняя будет, для меня.