Честно говоря, Лизу эти приступы не очень-то и тревожили. От нескольких до-свадебных поцелуев у нее осталось только равнодушие да кисловатый табачный привкус на губах. Неприязнь появилась позже, она хорошо помнила, в какой именно момент это произошло.
Свадьбы, собственно говоря, у них не было. После мендельсоновского марша, пропиликанного раскормленными «грибоедовскими» скрипачами, и нескольких обязательных бокалов шампанского он поручил своему угрюмому компаньону – единственному участнику церемонии со стороны жениха – развезти погрустневшую Лизину мать и удивленных подруг-учительниц по домам. А сами молодожены отправились в аэропорт, сели на самолет, перенеслись в Амстердам и поднялись на борт теплохода «Астра», отплывавшего в круиз вокруг Европы. У них была огромная каюта-люкс с гостиной, кабинетом и спальней, где стояла широкая, привинченная к полу кровать. Впервые за все время их знакомства он, теперь вдруг ставший ее мужем, был без радиотелефонов – без черного и даже без красного.
Теплоход тихо отстал от причала. Пока они ужинали в еле заметно покачивающемся ресторане, огни города канули в черную воду, и только непотопляемая лунная дорожка, извиваясь и дробясь, стелилась за кормой.
Потом муж плескался в ванне, а Лиза лежала под душистой простыней и без особого трепета ждала его выхода, пытаясь из своего небольшого женского опыта сопрячь для первой брачной ночи что-нибудь сдержанно-нежное, как еще совсем недавно из старых нарядов составляла что-то новенькое для вечера в клубе. Нельзя сказать, что она в те минуты не испытывала к мужу никакого влечения, но это был не порыв, а некое подневольное любопытство.
Он вошел – от его влажного разогретого тела поднимался легкий парок, – и Лиза, впервые увидев эту клочковатую черную поросль дурно остриженного ризеншнауцера, сразу же почувствовала внутри себя, в том месте, где обычно теплится нежность, ноющую неприязнь к мужу. А его неестественно вздыбленная плоть (он, как потом выяснилось, сделал себе специальный укол) вызвала у нее только ужас. Первая ночь превратилась в мучительство, как, впрочем, и все последующие ночи вокруг Европы. Утром, умываясь, она неизменно находила в пластмассовом ведерке аккуратно завернутые в туалетную бумагу пустую надломленную ампулу и одноразовый шприц.