Бывший Первый Учитель ощерился в невеселой улыбке:
– Заботами Великих Ветров воители Арсда не умирают от голода. Они умирают из-за другого. В любом гарнизоне – от Последнего Хребта до побережья – завизжат от радости, едва я ступлю на их боевой дворик. А Нор… Завтра в час третьей стражи он получит свое. Командор пожелал самолично исправить мое упущение, показать возомнившему, чего он стоит на самом деле. Ах, Командор! Мудрец, величайший воитель! Каменная химера, что над воротами Школы, – и та умнее: думать не способна, так хоть помалкивает. А этот… ар-р-рхонт… магистр-р-р-р… «Вышвырну из его души злую гордыню, спасу его для воинского искусства…» Я ведь знаю мальчишку, знаю! Не то что воителем стать – он жить не сможет с раздавленным сердцем… Еще кружку, Сатимэ, разлюбезнейший вы мой поилец, несите еще одну кружечку и закусите себе на ладони: завтрашнего позора ваш Нор не пе-ре-жи-вет… – он вдруг осекся, шарахнулся в пьяном испуге – так неожиданно грохнул об пол глиняный стакан с пивом, выскользнувший из пальцев неслышно подошедшей Рюни.
* * *
Сигнальный рожок догнусавил час третьей стражи, и на боевой дворик Школы рухнула тишина. Будто бы это и не люди четкими рядами застыли вдоль стен, а бездушные каменные болваны, для чьей-то нелепой прихоти обряженные в полосатые плащи ратников охраны, ученические подрясники да черные хламиды Учителей. Четкие ряды; радующая глаз архитектурная безукоризненность строя, торжество арифметического расчета над раздражающим беспорядком, присущим миру живого, а в особенности – людским сборищам. Целесообразность. Воплощенная гармония.
Вкрадчивый порыв предвечернего ветра шевельнул полы просторных одежд, скомкал мечты о высоком, и Командор, вспомнив, для чего он здесь, обвел посуровевшим взглядом стоящих: все ли пришли?
Пришли все, кроме назначенных в стражу. И Нор пришел. Вот он, стоит посреди двора – одинокий, злобно насупленный, готовый к самому худшему… Мальчик, ты и представить себе не способен, каким оно может быть, это худшее…
Командор сочувственно улыбнулся. Он мог позволить такую вольность лицу, скрытому золоченой сталью, – Нору и прочим смотрящим видна лишь прорезь мрака под низким налобником массивного шлема, и заподозрить, что в ее непроглядье может таиться жалость, способен только лишенный ума. Тяжеловесная, закованная в холодный блеск панцирного железа фигура, незыблемо утвердившаяся на сером камне двора; могучие ладони спокойно и прочно охватили рукоять широкого меча; мощь, величие, угроза и тайна – таким видят его собравшиеся, и это хорошо.