– Твоя правда, я совершила бы смертный грех, покончив с собою! – осушив слезы, отвечала матери Гио. – А раз так, отбросим мысли о смерти! Но если я останусь в столице, мне опять придется изведать горькую муку. Давайте же удалимся прочь из столицы! – И на двадцать первом году от роду Гио постриглась в монахини и поселилась в хижине, сплетенной из сучьев, в глухом горном селении, далеко в местности Сага, вознося там молитвы Будде. Ее сестра Гинё тоже сказала:
– Ведь я поклялась умереть вместе с сестрицей, если она покончит с собою. Теперь же, когда она удалилась от мира, я и подавно с ней не расстанусь.
Девятнадцати лет от роду облеклась она в черную ризу схимницы и, уйдя от мира вместе с сестрою, молилась о будущей жизни. Печально и прекрасно то было!
Тогда промолвила мать их Тодзи:
– Если мир так устроен, что юные девушки уходят в монахини, зачем же их престарелой и слабой матери беречь свои седины? – И сорока пяти лет от роду она приняла постриг, обрила голову и вместе с обеими дочерьми всеми силами предалась Будде, молясь о грядущей жизни.
Лето закончится скоро,
как весна скоро прошла,
Не успев теплом насладится,
зелень вся отцвела.
Час, в который дозволено,
все пожелать сокровенное
Близится: доставайте листки,
кличьте счастье верное.
Когда Волопас[66] и Ткачиха встретятся в небе ночном,
А солнце, сказав прощай,
скроется за горой,
Тогда унесет вашу просьбу
волною Река Небес,
которой ничто не преграда
на пути в райский лес.
«Меж облаков, видишь,
закатное солнце, милая,
Там врата рая желанного,
сердца знают наши томимые.
Там другие нас ждут наслаждения,
там – радости чистоты,
Свободные от плоти греховной
и знакомой мирской суеты.
Но за все земные проступки
чем-то придется платить —
Молитвы за нас монахинь,
Владыка Небесный, услышь!»
С наступлением ночи, заперев бамбуковую калитку, мать и дочери возносили молитву Будде при свете тусклой лампады, как вдруг кто-то тихо постучал в дверь.
Монахини испугались.
– О горе, не иначе как злой дух Мара[67] хочет помешать нашим смиренным молитвам! Кто навестит нас глубокой ночью в этой хижине, сплетенной из веток, в глухом горном селении, куда и днем-то никогда никто не заходит? Эту тоненькую дверцу легко сломать, даже если мы ее не откроем… Ничего другого не остается, как отворить дверь и впустить пришельца. Пусть он не пощадит нас, пусть лишит жизни – что ж, умрем, непрерывно взывая к будде Амиде, на которого мы возлагаем все упования, крепко веря в его священный обет