Он потребует от нее ответа и наконец покончит со всей этой неразберихой между ними.
Если она захочет, чтобы их отношения продолжались, он подумает над этим. Если захочет порвать с ним, что ж, пусть будет так. Жизнь на этом не закончится, разведутся они или нет…
А если так, то что он делает здесь, ожидая своей очереди, чтобы попасть на вечеринку, на которую ему не хочется идти, ожидая каких-то чувств от женщины, не зная, хочет ли он быть с ней?
Наконец он был честен с собой и, признав правду, почувствовал невероятное облегчение.
К черту! Все к черту! Сейчас он вырулит из ряда, развернется и покатит домой. Приедет домой, стащит с себя этот обезьяний наряд, запрыгнет в удобные шорты…
— Сэр!
Он чувствовал, как узел в его животе затягивается все туже и туже. Ему нужно только немного сдать назад и развернуть машину.
— Сэр? Простите, сэр!
— Что? — Коннор повернул голову к окну и поморщился.
Рядом с машиной стоял мальчик в красном пиджаке, и Коннор сообразил, что это парковщик. Приехали. Как он мог не заметить, что стоит на парковочной площадке перед особняком Филдингов?
Он посмотрел на мальчика в красном пиджаке, на его прыщавое растерянное лицо, вздохнул и скривился, надеясь, что это сойдет за улыбку.
— Ах да, — сказал он и, не зная кого ругать — судьбу или свою нерасторопность, — сделал то, что сделал бы любой, оказавшись в этой ситуации. Он вышел из своего «корвета», отдал мальчику ключи вместе с десятидолларовой бумажкой и стал подниматься по ступенькам туда, где в течение нескольких часов ему придется выносить цивилизованную пытку.
Назвать это пыткой было бы слишком мягко.
Кто, интересно, изобрел вечеринки? И особенно благотворительные. Коннор был уверен, что их изобрел кто угодно, только не мужчина.
Такое могло прийти в голову только женщине.
Только женщина могла заставить людей платить деньги за сомнительное удовольствие торчать в толпе со стаканом кислятины, называющейся вином, в одной руке и чем-то совершенно несъедобным в другой, в то время как струнный квартет пиликает что-то такое же невыносимо скучное и безжизненное, каким оно было сто лет назад, когда его сочинили.
Улыбочка, которую он тренировался изображать у себя в ванной, оказалась вполне к месту. Она помогала ему чувствовать себя в стороне от всей этой смешной компании и, казалось, никого не смущала и не пугала. Хэнк Филдинг пожал ему руку и сказал, что очень рад быть хозяином этой вечеринки, хотя и закатил глаза при этом. Потом подпорхнула его жена Лиз в облаке благоуханий, способных удушить любого, кто находится рядом, поцеловала воздух у обеих его щек и предложила попробовать креветки.