– Глупость, конечно, – сказал он грубовато, – но я бы и сам убивался, если б нашего… Пата украли или еще что-нибудь с ним случилось. Только у нас никогда детей не было. Я с тобой бываю груб, неласков, Джуди. Ты уж не попомни зла.
Они сели рядом и стали вместе смотреть на драму, которая разыгрывалась внизу.
Долго они сидели так Люди толпились на тротуаре, толкаясь, задавая вопросы, оглашая улицу говором, слухами и неосновательными предположениями. Миссис Мэрфи то исчезала, то появлялась, прокладывая себе путь в толпе, как большая, рыхлая гора, орошаемая звучным каскадом слез. Курьеры прибегали и убегали.
Вдруг гул голосов, шум и гам на тротуаре перед пансионом стали громче.
– Что там такое, Джуди? – спросил мастер Мак-Каски.
– Это голос миссис Мэрфи, – сказала жена, прислушавшись. – Говорит, нашла Майка под кроватью у себя в комнате, он спал за свертком линолеума.
Мистер Мак-Каски расхохотался.
– Вот тебе твой Филан, – насмешливо воскликнул он. – Пат такой штуки ни за что не отколол бы. Если бы мальчишку, которого у нас нет, украли бы или он пропал бы неизвестно куда, черт с ним, пускай назывался бы Филан да валялся бы под кроватью, как паршивый щенок.
Миссис Мак-Каски тяжело поднялась с места и пошла к буфету – уголки рта у нее были опущены.
Полисмен Клири появился из-за угла, как только толпа рассеялась. В изумлении, насторожив ухо, он повернулся к окнам квартиры Мак-Каски, откуда громче прежнего слышался грохот тарелок и кастрюль и звон швыряемой в кого-то кухонной утвари. Полисмен Клири вынул часы.
– Провалиться мне на этом месте! – воскликнул он. – Джон Мак-Каски с женой дерутся вот уже час с четвертью по моему хронометру. Хозяйка-то потяжелей его фунтов на сорок. Дай Бог ему удачи.
Полисмен Клири опять повернул за угол. Старик Денни сложил газету и скорей заковылял вверх по ступенькам крыльца – как раз вовремя, потому что миссис Мэрфи уже запирала двери на ночь.
Из любви к искусству
(перевод Т. Озерской)
Когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы.
Такова предпосылка. Наш рассказ явится выводом из этой предпосылки и вместе с тем ее опровержением. Это будет оригинально и ново с точки зрения логики, а как литературный прием – лишь немногим древнее, чем Великая китайская стена.
Джо Лэрреби рос среди вековых дубов и плоских равнин Среднего Запада, пылая страстью к изобразительному искусству. В шесть лет он запечатлел на картоне городскую водокачку и одного почтенного обывателя, в большой спешке проходящего мимо. Этот плод творческих усилий был заключен в раму и выставлен в окне аптеки, рядом с удивительным початком кукурузы, в котором зерна составляли нечетное количество рядов. Когда же Джо Лэрреби исполнилось двадцать лет, он, свободно повязав галстук и потуже затянув пояс, отбыл из родного города в Нью-Йорк.