Назревала потасовка. Больше всего я боялась за свою шляпу, потому что лицу уже мало что могло повредить. Костюмчик, кстати, тоже мог пострадать, и я не могла допустить этого. В общем, я решила перейти к убеждениям.
– Девочки, – сказала я, – вы все неплохо в этой жизни устроились, так чего же вам ещё не хватает? Я понимаю, что жить так очень удобно, но побойтесь бога. Он вам не простит.
– Теперь она про бога заговорила, – с беспочвенной брезгливостью гаркнула Зинка-пензючка.
– А ты вообще непонятно что здесь делаешь, – психанула я. – В своём облезлом паричке! И не прикидывайся, что не знаешь!
– Чего я не знаю? – возмутилась Зинка.
– Сама знаешь чего, – уклончиво ответила я.
– Нет уж, говори, – потребовали остальные жены.
– Того, что мой Фрысик вообще тебя никогда не любил. Ты сама ему навязалась! – на одном дыхании выпалила я, прекрасно понимая, что всем моё высказывание понравится, а с одной Зинкой-пензючкой я прекрасно справлюсь.
Однако Зинка повела себя неожиданно. Вот не зря говорят в народе, что в тихом омуте черти водятся. Наша тихоня Зинка проявила неслыханный темперамент. Она схватила огромный кухонный нож и понеслась с ним к Фролу Прокофьевичу.
– Пусть он мне скажет! – убегая, вопила она.
Я помчалась за ней. Жены уже меня не держали. Им было интересно, чем все это закончится.
Когда я ворвалась в комнату, Фрола Прокофьевича видно не было, зато Зинка, размахивая ножом как последний янычар, зачем-то полезла под стол. Я поймала её за… В общем, я её поймала и без всякого труда отобрала нож. И надавала ей затрещин, под дружное одобрение остальных жён.
Нож я положила на стол, поправила свою шляпу и тоном победителя сказала:
– Попрошу оставить меня наедине с моим Фрысиком! – и, приподняв скатерть, прикрикнула: – Фрысик, вылезай!
Фрол Прокофьевич вылез из-под стола и жалобно взмолился:
– Сонечка, а может ну его, может не надо?
– Что значит – ну его? Что значит – не надо? – озверела я.
Жены со злорадными улыбочками мгновенно выстроились в ряд, знаками давая мне понять, кто здесь лишний.
– Сонечка, прости меня, очень перед тобой виноват, но пусть лучше остаётся, как было, – ещё жалобней взмолился Фрол Прокофьевич.
Это уже было выше моих сил. То, состояние, в которое впала я, трудно поддаётся определениям, но, думаю, его испытал на себе любой нормальный человек, когда-либо живавший в коммунальной квартире с одним туалетом. То есть, я буквально могла убить любого, первого, подвернувшегося под руку.