И даже все вместе они не могли переломить ее упрямого намерения как можно быстрее вернуть форму. Поэтому вынуждены были смириться с ее тренировками.
Но особо на фоне остальных выделялся Майс.
Он не сводил с Иллис глаз, словно опасался, что отвернись он — и она снова исчезнет. Майс первым оказывался рядом, когда ей было что-то нужно, любая мелочь, любой пустяк. Таскал ей цветы и шоколадки в каких-то совершенно непомерных количествах, что-то рассказывал. Только чтобы увидеть, как она снова улыбается. А улыбалась она теперь не часто. И норовила остаться одна.
Кириана же и вовсе избегала. Стоило ему появиться, как она сразу же замолкала, отворачивалась, а то и просто уходила.
К тому же в связи с ранением Иллис освободили от обязательного посещения занятий, и она работала с преподавателями по индивидуальной программе. Князь так и не дождался возвращения своей соседки по парте.
Кириан страдал. Каждый день. Каждый час и каждую минуту. Еще хуже, чем до ее отъезда. Гораздо хуже. Он старательно делал вид, что не видит ее. Но он больше не мог ее не видеть. Хотя, что за чушь! Он всегда видел только ее, причем везде и сразу!
Он стал на редкость туп и раздражителен. И почти совсем забросил занятия.
— Эй, Князь, тебя не было на философии. Ворон без тебя тоскует, два раза спрашивал.
— Паршиво выглядишь, приятель. Может быть, тебе в лазарет?
— Курсант ди Кейрош, я вас не узнаю. Этот простейший постулат мы изучали еще на втором курсе! Вы что, плохо спали сегодня?
Плохо спал? Он вообще почти не спит. И нет, он не пойдет в лазарет. А не пошли бы вы все вместе!!!
Такие разговоры повторялись все чаще, потом пришло сердитое письмо от отца, на которое Кириан даже попытался что-то ответить...
«Здравствуй, отец!
Почему ты беспокоишься обо мне? Уверяю тебя, у меня все в полном порядке. Я здоров и отлично себя чувствую. Я немного отстал по программе, из-за этой кутерьмы на границе занятия шли не регулярно. Но я непременно нагоню, можешь не сомневаться.
Отец, мне плохо! Мне очень, очень, очень плохо! Мне так нужно поговорить с кем-то. Еще немного — и я не выдержу, сойду с ума. Помоги мне, ведь я же твой сын!»
Лист дорогой белой бумаги, покрытый ровными строчками, смялся в кулаке и посыпался на подоконник в коридоре неровными клочками, после того как Кириан его разорвал. И вздрогнул, услышав за спиной неожиданный голос: