Глубоко вдохнув, я закончил свою речь так:
– Я совершил ошибку и поплатился за это. Я не собираюсь
жаловаться – пусть все остается как есть. Но мне нужно еще кое-что
сделать. Есть человек, которому очень нужна моя помощь. Кроме меня,
ему не поможет никто.
В трубке стало тихо. Я даже подумал, что связь уже давно
оборвалась, но вот послышался вздох. Потом Вениамин сказал:
– Передай трубку.
Я протянул трубку Игнатьеву. Прижав ее к уху, он буркнул:
– Игнатьев слушает. Понял. Так точно, я вас понял. До
свидания.
Положив трубку, он посмотрел на меня и покачал головой.
– Служи, Семенов, – проворчал он. – Психолог хренов.
И действительно: самое страшное закончилось. Я без особых
проблем пережил первый год службы. Как все, бегал марш-броски,
стрелял, учился самообороне, заводил товарищей. Я не мог назвать
этих людей друзьями, потому что знал, что как только мы разойдемся
в разные стороны, забудем друг друга. Друзей у меня было лишь двое:
Боря и Элеонора. Обоих я вспоминал почти каждый день.
Я писал письма. В первую очередь, конечно, родителям. Потом –
Маше. Она долгое время не отвечала. Однажды пришло письмо от отца,
в которое он вложил записку от Маши. "Маша говорит, что отец не
дает ей писать тебе письма, а твои сжигает", – сообщал отец.
Записка была совсем короткой: "Все хорошо. Родилась девочка. Жду
тебя".
Еще я писал Элеоноре. Она отвечала регулярно и с удовольствием.
Первые письма были гневными. Она рвалась выцарапывать глаза всем:
от отца Маши до Министерства обороны. Когда я убедил ее этого не
делать, Эля стала выдумывать различные способы, как меня
комиссовать. Не меньше пяти писем я потратил на то, чтобы
объяснить, что не собираюсь грызть известку со стен и стрелять себе
в ногу. Только тогда Элеонора остыла и стала рассказывать о себе.
Так я узнал, что у нее появился парень и был искренне за нее
рад.
Страстно желая увидеть родное лицо, я попросил Элеонору прислать
фотографию, что она и сделала.
– Твоя? – спросил Шура Артамонов, солдат-первогодка, как и
я.
Похоть в его глазах была вполне извинительна: на фотографии
Элеонора сидела в весьма вызывающей позе у себя на кровати. Из
одежды на ней только лифчик, да мини-юбка.
– Нет, – сказал я. – Просто хороший друг.
– Познакомишь потом?
– Извини, занято.
Я носил эту фотографию в нагрудном кармане все время. Когда
становилось тяжело, доставал ее и смотрел. Для меня здесь не было
никакой эротики. На фото сидела Эля, такая, какой я ее запомнил: с
взъерошенными рыжими волосами, глазами, мечущими молнии и озорным
выражением лица. Ничего не боявшаяся, не знающая стыда. Я смотрел
на нее и улыбался: девочка-вспышка, иначе и не скажешь.