— Владимир
Иванович, в Холмогорском лагере вчера началось
восстание.
—
Восстание?
Разумеется, вопрос был излишним, но должен же
начальник как-то отреагировать на важное сообщение
подчиненного.
—
Подробнее, пожалуйста.
Бывший
прапорщик царской армии излагал коротко и четко.
— Вчера
утром начальник ХЛОН Бубенцов приказал охране вывести за стены
тридцать человек, отвести их на луг между монастырем и городом и
приказал их всех расстрелять. По какой причине он отдал такой
приказ неизвестно, но охрана приказ исполнила. Комиссар лагеря,
возмущенный самоуправством начальника, попытался взять Бубенцова
под арест, но был убит. А дальше среди заключенных начался бунт.
Охрана разоружена — частично перебита, частично перешла на сторону
бунтовщиков. На данный момент это все, что нам известно. Я уже
связался с начдивом, он отдал приказ окружить монастырь.
— Спасибо,
— кивнул я.
Терзать
Муравина расспросами — с ума, что ли сошел Бубенцов, или нет,
смысла не было. Если бы Полиект знал, он бы рассказал.
Я помнил,
что в лагере находилось восемьсот заключенных, при ста человек
охраны. Из оружия имеется один пулемет, и винтовки. Их,
соответственно, тоже сто. Патронов должно быть по двадцать штук на
ствол, а сколько лент к пулемету, не помню, но вряд ли больше двух.
Начдив, передававший нам бойцов, на боеприпасы не расщедрился, да и
к чему излишества? Для охраны спецконтингента патронов хватит, а
боевые действия вести не планировались. М-да, а получается, что
Филиппов прав. Он мне теперь еще и пулемет припомнит. Дескать — я
же говорил, что «Максим» не нужен, а ты «отжал», теперь
расхлебывай. А как это, пулемет не нужен?
С мыслью —
как же я стану «отмазываться» за пулемет, оказавшийся в
«недружественных» руках, снял телефонную трубку и попросил
соединить со штабом восемнадцатой дивизии.
—
Куприянов слушает, — донесся до меня голос комиссара, чему я
обрадовался. Начдив Филиппов, дядька неплохой, но он сначала
делает, потом думает. Уже сколько раз мы с ним ругались.
— Иван
Федорович, рад вас услышать, — сообщил я.
— Прибыл,
Владимир Иванович? — дежурно поинтересовался Куприянов, а потом
спросил: — Ты не знаешь, часом, куда твой лепший друг
подевался?
Я ждал
совершенно других вопросов, потому до меня даже не сразу дошло, что
речь идет о Викторе. Осторожно поинтересовался: