Последнее, что еще сохраняла память, – это услужливо распахнутая попутчиком дверь в тамбур и какой-то густой пар, похожий на туман. Впрочем, туману там взяться было неоткуда, значит, это был именно пар.
«Так, пока ход твоих мыслей мне нравится. Память в наличии имеется, логика тоже присутствует», – мысленно одобрил он себя и попробовал продолжить анализ, но, видать, перехвалил или сглазил, поскольку больше уже ничего вспомнить не удалось аж до самого момента утреннего пробуждения.
– А вот и медок! – с радостным воплем заскочил в избушку-развалюшку уже знакомый ему бородач, держа обеими руками увесистый кувшин, из которого он сноровисто налил в ковш какой-то желтой жидкости.
Уже приближаясь, он виноватым голосом – видно, принял за гнев нахмуренный в тяжких раздумьях лоб Константина – покаялся:
– Ты не серчай больно-то, князь-батюшка, что я задержамшись. Ведь боярин Онуфрий велел тебе нынче ни единой чарки не наливать. Опосля только смилостивился.
При этом рожа его как-то странно перекосилась, и он явно с опаской приблизился к Константину вплотную, поднося ковш прямо к его рту.
Решив на время отвлечься от мыслей о том, где он, с кем и почему, Константин протянул было руку, чтобы перехватить посудину за ручку, но в это время его настиг очередной приступ головной боли, и он приглушенно зарычал от внезапно нахлынувшей злости.
Была она беспричинной, поскольку, кроме него самого, никакого другого объекта, заслуживающего столь суровый всплеск чувств, не наблюдалось, но рожа этого не поняла и испуганно шарахнулась в сторону.
При этом ковш, который Костя не успел подхватить, был аккуратно уронен ему на колени, и ноги его тут же оказались залитыми какой-то бражкой, пахнущей, впрочем, весьма и весьма неплохо.
Хотя правильнее будет сказать, что он и не пытался взять его в руки. В этот момент, значительно больше, чем средневековый ковш с его загадочным содержимым, Константина заинтересовали… собственные руки. Они почему-то оказались… чужими.
Нет-нет, пальцы исправно шевелились, ладонь послушно сгибалась, и все же это были не руки человека, который главным образом держал в них книги, перо и учительскую указку.
Узловатые пальцы, лопатообразная ладонь с давно затвердевшими бугорками сухих мозолей, крупные рельефные вены на ее тыльной стороне, мощное запястье с широким золотым браслетом на нем – все это больше напоминало руку молодого мужчины, более привычного к физическому, нежели к умственному труду.