Оседлые народы к цыганам традиционно относились с опасливой
брезгливостью. Одни воспевали их за сомнительную романтику кочевой
свободы. Другие обвиняли во всех грехах, включая жульничество,
воровство детей, торговлю дурманом, инцест и перенос болезней (и
даже колдовство, несмотря на то, что никакого колдовства не
бывает): где-то заслуженно, где-то – как обычно… Но те и другие
предпочитали держать зингари подальше от своих домов, сундуков и
кошельков.
– Чего невесел, герой отважный? – с улыбкой спросила чёрная
эльфийка (или полуэльфийка, не разберёшь: что-то такое неуловимо
чуждое, нелюдское было в чертах зингари, что Марек не смог бы даже
сказать, молода она, или же ближе к средним летам).
– Поди к чёрту! – велел Марек угрюмо, в мыслях досадуя: кто
оставил без надзора эту дыру на перрон? Тут же секретное,
государственное дело! Он повернулся к цыганке спиной, да ещё и
нарочно встал враскоряку, стараясь загородить ей вид на платформу и
«Экспресс».
– Чего до него ходить, он всегда рядом, недалече, – весело
сказала за спиной цыганка. – Никак, о будущем кручинишься, судьбы
своей не знаючи?
– Нет у меня никакой судьбы! – огрызнулся Марек.
– Эва как! – присвистнула зингари. – Даже у курицы на подворье
судьба есть, в суп попасть: а ты что же, не человек, а упырь
кладбищенский, чтоб у тебя судьбы вовсе не было?
– У солдат на всех одна судьба, – повысил голос Марек, не
оборачиваясь и злясь на себя за то, что почему-то продолжает
говорить с этой оборванкой. – Родине и герцогу служить честью и
славой, и жизнь за них положить, если придётся! – и он горделиво
расправил плечи, вздёрнув подбородок, как на плацу.
– Хорошо сказал, солдат, – одобрила женщина. – Красивые слова…
жаль, не твои – чужие. Слово чужое прикарманил, щёткой с порошком
зубным почистил, нацепил – и глянь-ка, блестит, как родное! Ловок
ты, солдатик, хоть сейчас к нам в табор!
– Да хули тебе от меня надо?! – наконец обернулся Марек. – Чего
привязалась? – и тут же мысленно сам себя укорил, что сорвался на
брань: каким-то шестым чувством понял, что это была слабость.
– Не горячись, чай, не жеребец, – беззлобно заметила цыганка.
Она прислонилась к решётке, держась рукой за прут. – Добра я тебе
хочу, золотой: такой бравый солдат, а грустит, как девица на мосту.
Дай крону, а я тебе судьбу твою расскажу!