— Оставил нам привычный облик, —
смекнула Кошатница.
Я щёлкнул пальцами: она сняла это у
меня с языка.
— Он превратил нас в себя прежних, —
воодушевляясь, я стал образно выражаться: —Поработал с нами, как
скульптор с глиной. Сама подумай: никто из нас не помнит, что было
между смертью и Общагой. Каждый шёл через туман, но как мы там
оказались? А ведь в этом промежутке с нами что-то происходило.
Кошатница едко заметила:
— Например, Ангел приклеивал эфирные
брови к нашим эфирным физиономиям? Ручки, ножки, огуречик —
получился человечек?
Я решил не обижаться на её
скепсис.
— Выходит, — уточнила она, — Ангел
мог превратить нас в кого угодно?
— Только в тех, — возразил я, — кем
мы привыкли себя ощущать. И не превратить, а изменить форму частиц,
из которых мы состоим. Вот мы сейчас разговариваем: используем
язык, гортань, голосовые связки... короче, артикуляционный аппарат,
— слово «артикуляционный» далось мне не без труда. — Но суть в том,
что у нас его нет: нет ни связок, ни языка, ни гортани. Но нам
кажется, что есть, потому что эфир внутри нас принял их форму.
— Благодаря Ангелу?
— Ну конечно! А на самом деле мы даже
звуков не издаём... хотя и издаём что-то, что воспринимаем как
звук. Но если бы не Ангел, всё было бы иначе.
Кошатница заинтересовалась:
— Иначе — это как?
— Не так, как при жизни: мы
по-другому бы выглядели, по-другому бы говорили... Или не говорили
бы вообще, — я пожал плечами. — Мы ведь всё-таки призраки: для
общения речь бы нам вряд ли понадобилась.
С минуту Кошатница это обдумывала, а
я ждал, надеясь, что не кажусь ей фантазёром.
— Ладно, — бросила она, — суть я
уловила: мы состоим из частиц, управляемых Ангелом. Только как
насчёт Нигде? Почему мы ощущаем там физиологические
потребности?
— Из-за тумана, — я имел в виду
туман, куда выходят окна Общаги. — Думаю, это тоже эфир или его
разновидность.
— И он как-то на нас влияет?
— Ага. Помнишь день, когда мы только
застряли?
— Спрашиваешь... — фыркнула
Кошатница. — Хотела бы я взглянуть на того, кто смог бы это
забыть.
Кивнув, я продолжил:
— В тот день Коршун уколол палец
гвоздём. Поначалу ничего не происходило, но потом он повторил это в
холле, и из пальца вместо крови пошёл туман, — глагол «пошёл» тут
не годился, но мне было не до словесных изысков. — Выходит, внутри
нас те же частицы, что окружают Общагу. Нам они кажутся туманом, но
весь фокус в восприятии, — уже дважды я произнёс это слово, ставшее
в моей теории ключевым. — Взять вот книги или фильмы: если там есть
мистика, то наверняка будет и туман. Мы всю жизнь ассоциировали его
с чем-то таинственным, и эфир почерпнул это из нашей памяти: стал
для нас тем, чего мы ждали.