Из глаз хлынули слезы, слава богу, в зале не было ни единой живой души, и никто не стал свидетелем моих рыданий. Дрожащими руками я расстегнул барсетку, вытащил ручку и сунул ее в карман покойному, потом, продолжая всхлипывать, положил в гроб свой мобильный телефон, пачку бумажных носовых платков, расческу…
Почти теряя сознание, я поправил волосы покойного, его челка упала на лоб, я попытался уложить ее как надо, и рука моя не ощутила ледяного холода, лицо Егора было теплым. Оцепенев от страха, я замер над гробом.
Стукнула дверь.
– Господи, Иван Павлович, – воскликнул вошедший Юрий, – вы один, у открытого гроба! Ну кто разрешил!
– Он… теплый, – прошептал я, – лицо… волосы… упали… а…
Трофимов обнял меня и стал выталкивать из зала.
– Ваня, голубчик, – с жалостью уговаривал врач, – вам показалось, это истерика. Егор умер. А насчет тепла… Вы просто сами замерзли, вот вам и почудилось. Ну зачем, зачем вы трогали покойного? О господи! Эй, кто-нибудь, сюда…
Я плохо помню дальнейшие события, вроде бы появилась симпатичная девушка в белом халате, протянула мне рюмочку.
– Пейте, пейте, – велел Юра и почти насильно влил в меня темную жидкость.
Глаза медсестры были слегка раскосые, «японские», но не карие, а голубые… Вдруг они стали огромными. Я отчетливо увидел небольшую родинку на одном веке и то ли заснул, то ли упал в обморок…
Резкий звук прорезал кромешную тьму. Я машинально сел и охнул. Немилосердно болела голова, а во рту был мерзкий вкус, словно я поужинал протухшей кошкой. Несколько секунд понадобилось мозгу, чтобы оценить ситуацию. Я сижу на своей кровати в пижаме, на тумбочке разрывается от гнева телефон, не мобильный, а домашний стационарный аппарат, в окошечке определителя четко высветился номер звонившего, он мне хорошо знаком, вот только головная боль мешает сообразить, кто же меня беспокоит посреди ночи.
– Алло, – медленно сказал я, взяв трубку.
– Ваня, – донеслось из тьмы, – слышишь меня?
– Да, – подтвердил я, – это ты, Егор? Что случилось?
Не успев произнести последнюю фразу, я издал вопль. Сразу перестала болеть голова, я вспомнил все: известие о кончине друга, похороны, свою истерику, медсестру с раскосыми голубыми глазами и родинкой на веке…
– Ваня, – повторил Дружинин, – ты меня слышишь?
– Я умер?! Да? Скончался? Мне стало плохо на твоих похоронах, – зашептал я, оглядывая свою спальню, – но этого не может быть…