- Ничего не говорит, - признал Суслов. Встряхнулся, и уверенно
добавил: - Но скажет!
Тот же день, чуть позже
Москва, площадь Дзержинского
Обычно Андропов заканчивал трудиться в пятницу, часов в
девять-десять вечера, но иногда заявлялся на работу и в выходные. В
субботу обычно занимался делами с одиннадцати утра и до шести, а по
воскресеньям мог задержаться на несколько часов.
Вот, как сегодня. Замов своих Юрий Владимирович решил не
беспокоить, лишь одного хорошего товарища зазвал, но Василий,
верный порученец, уже был тут как тут. И откуда только узнал?
- Да сиди, Василь, - улыбнулся председатель КГБ, входя в
приемную и усаживая на место вскочившего было капитана. – Отдыхал
бы лучше!
Василий ответил легкой улыбкой.
- Я, в принципе, ненадолго, - продолжил Андропов, отворяя дверь
в огромный кабинет, - надо с одним профессором потолковать… Ну,
организуй тогда чаю, что ли!
Порученец с готовностью кивнул, тут же берясь за дело.
«Старая школа!» - подумал Юрий Владимирович, перешагивая порог,
и закрывая за собою дверь. Сразу стало тихо, мысли потекли
плавнее.
Раздернув тяжелые светло-коричневые портьеры, он остановился у
окна, словно проверяя, на месте ли Железный Феликс. Памятник стоял
несокрушимо.
Искристые осадки, выпавшие с утра, залегли ненадолго – желтые
снегоуборочные машины уже хищно кружили по площади, тормозя
вереницы авто. Хмурое, затянутое тучами небо провисло над Москвой,
наколотое шпилями сталинских высоток и башнями Кремля. Андропов
перевел взгляд левее. Темно-серые цековские здания на Старой
площади расплывались, почти сливаясь с облачностью. Непогода…
Главный чекист страны посмотрел на часы – и отворил незаметную
дверь справа от письменного стола. За нею пряталась маленькая
комната – «гостиная», как порой называл ее Юрий Владимирович.
Обстановка почти домашняя – вдоль стены, отгораживавшей кабинет,
тянулся простенький книжный стеллаж, заставленный полным собранием
трудов Ленина – и диссидентской литературкой. На письменном столе у
глухой стены отливал тусклым бликом телевизор, а вокруг низкого
журнального столика стояли четыре кресла и диван «на троих»,
одинаково обтянутые плюшем сдержанного терракотового цвета. Оба
окна цедили рассеянный свет, плотно задернутые портьерами, из-за
чего в «гостиной» зависал коричневатый сумрак.