- Положишь в ячейку ровно в три, и можешь быть свободен. Завтра
тебе передадут адрес – составишь такое же сообщение. Понятно? Учти:
за тобой будут следить, но ты не должен оглядываться и обращать на
себя внимание – нас интересует Вакарчук. Веди себя, как всегда. Все
понял?
- Так точно! – выдохнул «Бес» и преданно уставился на
Исаеву.
- Вольно, - улыбнулась Марина. – Надеюсь, не стоит напоминать,
что рассказывать о нашем визите… м-м… не рекомендуется?
- Помалкивай, короче, - пробурчал Ершов.
Оперативники вышли, и Алексей очень медленно, очень тихо
притворил за ними дверь.
Тот же день, ближе к обеду
Первомайск, улица Чкалова
Все пять уроков я отбыл, тихо млея и огорчаясь звонкам на
перемену. Ведь тогда предмет моего обожания покидал класс, а не
сидел рядом, совсем близко, часто касаясь моей трепещущей натуры то
плечиком, то ножкой, ласково улыбаясь мне, мне одному, и счастливо
румянясь.
Я уже прекрасно понимал, что влюбился, мне было весело и
грустно, вот и подначивал себя, иронизировал, лишь бы сбить градус
смущения и растерянности. Дескать, старикашка, а туда же –
втюрился, как мальчик! Даже словечки подыскивал погрубее, да
посмешнее, как будто это могло что-то изменить. Впрочем, тот
короткий период времени, когда меня одолевал испуг, и я метался,
пытаясь хоть как-то «излечиться», незаметно прошел. У меня больше
не было желания покончить с моим чувством. Наоборот, я был
счастлив, что и меня постигла школьная любовь, чего не удалось
испытать в «прошлой жизни».
Я узнавал это прекрасное и ужасное состояние, когда весь мир
побоку, и только один человек на всей планете интересует тебя
по-настоящему. Одна девочка. Девушка. Инна.
Вот только, кроме нечаянной любви, во мне не остывало и другое
чувство – долга. Сегодня я уже почти собрался проводить Инну до
дому, и тут нарисовался Лушин.
- Привет лауреатам! – бодро воскликнул он. – Пошли
знакомиться!
- С кем? – кисло бросил я.
- Здрасте! С начальником Центра. Забыл, что ли?
Уныло вздохнув, я ответил:
- Пошли…
Мы спустились в школьные мастерские, и я издали услыхал громкий
голос дяди Вили, нашего трудовика – он был глуховат и потому всегда
разговаривал на повышенных тонах. Наверное, ему казалось, что и нам
его плохо слышно.
Дяде Виле отвечал спокойный басок. Заглянув в слесарную
мастерскую, я увидел учителя труда – седого, но бодрого, в
неизменном черном халате. Напротив стоял плотный мужчина с короткой
стрижкой, как у призывника. Да и одет он был на армейский лад – в
форменные штаны цвета хаки и гимнастерку. Разве что куртка,
утепленная овчиной, выбивалась из стиля. Зато выправка в стриженном
чувствовалась. Пожилой, но крепкий, он с интересом разглядывал
новенький токарный станок.