Туда ему и
дорога!
Я продолжаю
свой путь приблизительно в сторону остановки (по крайней мере, я
надеюсь, что в сторону остановки, пока что мой маршрут гордо
именуется «подальше от его светлости как можно скорее»), когда
буквально перед поворотом дорогу мне с рычанием перекрывает
мобильез. Буквально перекрывает, чудом не зацепив подол моего
платья. Его светлость толкает дверцу:
—
Садитесь!
— А не
приказывать вы не пробовали?!
Судя по
выражению его лица, зубы он сжал так, что сейчас от них останется
зубной порошок. Я уже собираюсь его обойти, когда он
цедит:
— Эри
Армсвилл, я прошу прощения.
У меня
урчит в животе. У меня так урчит в животе, что по ощущениям сейчас
вот-вот перекроет урчание двигателя.
— Ненавижу
вас, — сообщаю я, устраиваясь на сиденье. — Ладно, везите. Только
быстро.
На меня
посмотрели так, что мне захотелось стать маленькой и врасти в
сиденье. Но я не вросла. Наоборот — расправила плечи и так
громыхнула дверцей, что у меня заложило уши. Со стороны его
светлости что-то упало.
Кажется,
второй раз за пять минут он напрочь лишился дара речи.
— Что? —
поинтересовалась я под тяжелым, пристальным взглядом.
Такой не то
что в мягкое кресло, в брусчатку закатает.
— Куда? —
спрашивает его светлость с такими интонациями, что мне сразу
становится понятно: «Каюк — это здесь, бежать — вон туда». Но мне
бежать особо некуда, либо еда, либо проезд, поэтому я складываю
руки на груди и сообщаю:
— Гостевой
дом «Розовый куст».
—
Что?!
— Гостевой
дом «Розовый куст», — повторяю я. — Если у вас со слухом плохо,
могу на листочке написать. Хотите?
Вместо
ответа рычит мотор (а может, рычат они одновременно с его
светлостью, просто мотор громче). Мобильез срывается с места и
спустя некоторое время вылетает на набережную. Темнеет, уже
зажглись магические фонари, их свет распыленными кляксами
растекается над парапетом и отражается в темной прозрачной глади
Ницары, самой большой материковой реки в мире. На нее и я смотрю —
все-таки как безумно красиво! Перевернутая столица, подсвеченная
огоньками, вытянутая на глянцевом холсте.
Жаль, я
рисовать не умею, мое самое большое достижение — портрет матушки
крупным планом, который я нарисовала в школе. Когда его увидела
учительница, она обвела себя святым кругом, потому что решила, что
я изобразила Претемного в парике. С тех пор у меня психологическая
травма.