Полковник Ерошин едва заметно кивнул в сторону двери, и она тотчас открылась. Молодой лейтенант отошел в сторону, пропуская внутрь низкорослого пожилого человека в дорогом костюме, и тут же ретировался.
– Присаживайтесь, Альберт Агабекович, – махнул рукой генерал. Потер большими желтоватыми ладонями впадины глаз и снова тяжко вздохнул: – Прошу вас...
Ученый рассеянно перекинул взгляд с него на людей в штатском, сидящих вокруг длинного дубового стола, и присел на единственное свободное место. Проговорил:
– Благодарю вас...
Голос для уроженца левобережной части Араратской равнины у него оказался необычайно приятен, и несильный акцент лишь добавлял ему харизмы. Вид ученого располагал к общению, даже как-то слегка умилял: нос с горбинкой, смуглая кожа, благородные залысины, продолговатая ямочка между подбородком и нижней губой, трогательный кадык. Волосатые, чуть дрожащие пальцы рук.
Разведчики быстренько обожгли Аракеляна скользящими взглядами и отвели глаза. Но генерал не торопился. Старик долго и внимательно изучал профессора, цепляясь за каждую ниточку. Словно бывалый гомосексуалист, он буквально раздел ученого взором, смачно изнасиловал и снова аккуратно застегнул все пуговички на сером пиджаке, пригладив отвороты.
– Ну прекратите, честное слово, – не выдержал наконец Аракелян. Он натянуто улыбнулся и добавил: – Я же не врач-психиатр, который может комфортно себя чувствовать по обе стороны окошка регистратуры, а всего только теоретик. Говорите что-нибудь, а то я решу, будто меня притащили в ФСБ для стриптиза, а не на допрос.
Генерал насупился, сердито поведя погонами, и вдруг... криво захохотал во всю свою луженую кагэбэшную глотку. Присутствующие офицеры тоже неумело заулыбались.
– Эх, вы даете! – рявкнул генерал, растирая желтыми пальцами глаза. – На допрос... Умора, ей-богу! На допросе вам бы сейчас уже половину зубов спилили крупным напильником!..
Ученый после этих слов резко перестал ухмыляться. Впрочем, главный разведчик и сам тут же переменился в лице: хмуро сдвинул надбровные арки, вытянул губы в нитевидный шрам и нечеловечески покраснел, будто с него махом содрали кожу. От смеха остались лишь характерные лучики морщин на седых висках да дребезжащие отзвуки где-то в глубине нашпигованных аппаратурой стен.
– Хорошо, Альберт Агабекович, – небрежно бросил он, – что вы обо всем этом бардаке думаете?