Дук боялся вздохнуть. Зеркало было напитано болью, а в мутной синеве отражались сущности всех тех, кого хозяева постоялого двора убили здесь. Беззвучные стоны плескались над зеркальным кругом, вязли в мохнатых лианах и тихо колыхали лепестки цветов. Провалы ртов и пустых глазниц зияли в горячечном кошмаре, окутывающем изумрудную площадку. Эхо чужой боли забилось в голове Дука, и он зажал рот ладонью, чтобы не вскрикнуть.
Старик на алтаре застонал, но звук не отразился эхом и тут же смолк, будто проглоченный дубовой пещерой. Ведьма, стоящая в его ногах, заговорила на незнакомом языке.
– Вагант, ты ее понимаешь? – спросил Дук сквозь пальцы.
Бард Бреси хрипло прошептал:
– Алманский язык. Древний. На нем аптекари рецепты записывают, нас в семинарии учили, но я плохо знаю.
– Что она говорит?
Бард прислушался.
– Призывает кого-то.
– Призывает?
– Она… Сейчас, погоди… Это вроде стихов. Огненные машины приближаются к… к миру. Огненные колеса стучат в мое сердце. Но они далеко и будут не скоро. Открою дорогу… Открою дорогу прямую, чтоб пришли они быстрее.
– Что это значит… – начал Жиото, и тут позади озера появился хозяин. Одетый в такую же, как у ведьмы, хламиду, он за волосы тащил молодую женщину. Волосы были светлыми. В другой руке он сжимал топор, но не как у Кабана, а с коротким топорищем и округлым лезвием.
– Вач… – начал Бреси.
Толстяк повернулся, ткнул в сторону ведьмы пальцем и буркнул:
– Погодить надо. Если сейчас на нее… Не слажу.
– Что он говорит? – прошептал Дук.
Бреси, дольше общавшийся с Вачем и успевший привыкнуть к его манере изъясняться, перевел:
– Говорит, эта ведьма сильная, если он сейчас с ней начнет драться, она его одолеет. Так что же делать, друган?
– Погодить, – повторил Вач, удобнее перехватывая топор.
Дук уже не слушал его – он смотрел на лицо хозяина. Тот снял свою шапку, и по плечам рассыпались черные, блестящие от масла косы. Рана на левой щеке пылала, в воздухе от нее расходились золотые круги.
Шаман швырнул женщину около алтаря и что-то сказал ей. Пленница закричала. Ни Вач, ни Бард ничего не увидели, но Дук ощутил, как черный ужас пополз от нее во все стороны. Будто в ответ по зарослям пронесся шелест, послышалось уханье. Хозяин высоко занес топор и ударил по ноге того, кто лежал на алтаре.
Дук различил алую дымку, что плеснулась от старика, – его боль. Она смешивалась со страхом женщины, и все это напоминало пожар: красные всполохи страдания сквозь дымные клубы страха. Из-за их насыщенности Дук Жиото ощутил рвотный позыв и согнулся, схватившись за живот.