Управлению специальных операций было
всего несколько месяцев, но народу в нём было уже достаточно много.
К тому же у нас был склад трофейного вооружения и продовольствия,
да и снабжали нас по самой высшей военной норме. Так что улетали мы
загруженные тремя туго набитыми мясными консервами, сгущенным
молоком, шоколадом и сахаром вещевыми мешками каждый. Это помимо
оружия и личных вещей.
Так как мы базировались на теперь уже
бывшем Тушинском аэродроме, то в управлении были свои самолёты и
лётчики. Летели на облегчённом донельзя транспортном Ли-2.
Самолет, бывший в девичестве
американским «Дугласом» был загружен под завязку. С нами отправили
двоих фельдкурьеров с запечатанными различными печатями мешками.
Видимо в наркомате посчитали, что лучше охраны и придумать
невозможно. Остаток веса в самолёте забили неучтёнными нигде
мешками с крупами.
Наконец и для меня нашлось дело. То
самое дело, которое мы с Малышевым готовили уже несколько длинных
военных месяцев и подготовка к которому ещё не была мною завершена.
Дело в том, что для осуществления моей задумки мне была нужна
хорошо сработанная разведывательно-диверсионная группа с грамотным
и всесторонне образованным командиром. И крайне необходимо было
чтобы этот командир владел финским и немецким языками.
Пока такую группу мне найти не
удалось. Конечно же я мог поискать этих людей в наркомате
внутренних дел, но в этом случае они докладывали бы не только мне и
Малышеву, но и ещё кому-нибудь другому. Вряд ли самим Берии или
Абакумову, но их заместителям уж точно, а подобное положение вещей
нас совершенно не устраивало.
Я летел в город своего детства и всё
ещё не верил в реальность происходящего. Прошло уже пять месяцев
моего пребывания в этом мире, а я до сих пор не адаптировался к
окружающей меня действительности, хотя побывал во многих уголках
этой огромной страны. Страны, которую мы в моём мире навсегда
потеряли, но потеряли мы не страну. В своём мире и времени мы
потеряли веру людей в эту страну, а здесь я видел совершенно
другое. Другое отношение, другие стремления и совершенно других
людей.
В Узбекистане в пригороде Самарканда
я встретил семью из шестнадцати человек. Двое взрослых и
четырнадцать детей. Шестеро детей своих, а восемь приёмных:
немецкий мальчик от погибших переселенцев, трое тех, кого в нашем
мире зовут «хохлами», две русские девочки и братишка с сестрёнкой
из Гродно – евреи, разумеется.