– Как рана?
– Нормально, – мужественно ответил Миха, о чем через минуту пожалел, но северянин уже удовлетворенно кивал и отходил в сторону, занятый другими делами.
Бред возвращался, спокойный и до безобразия настоящий. Может, лучше было и не просыпаться? Нет, Миха не боялся, просто не было еще времени. Происходящее с ним в течение последних полусуток не напугало – столь необычным и стремительным все это было для подземника кузнеца. Предательство контрабандистов, нелепая смерть Владимира, появление северян, этот корабль со странным именем… Не было страха, было непонимание, стремление догнать ускользающую от него ситуацию и как раз тот самый оттенок нереальности, позволяющий за секунды до смерти все еще разглядывать красивейшие глаза Светящегося. Миха сел на покрытой грязной соломой лежанке, разглядывая, как Хлёдвиг поит остальных пленных, в отличие от него, подземника, хорошо связанных.
Еще было ощущение чего-то важного, но, как и многое в жизни Михи, в данный момент убежавшего, чтобы явиться для понимания несколько позже. Чего-то такого необъяснимого, навалившегося, словно… первая любовь или первое убийство. Что-то, что навсегда изменяет жизнь, уже никогда не позволив тебе даже на секунду быть прежним. В данной ситуации для кузнеца это больше всего было похоже на очередное пробуждение ото сна во все еще продолжающемся сне. Он смотрел на странного воина со странным именем, странно говорящего и странно одетого, и понимал, что возможно более никогда уже не увидит родную кузню в далеком Убежище и милая девушка Люда может так и не дождаться его предложения к свадьбе.
Больше не было кузнеца, возвращающегося вечером после работы домой и обсуждающего с мэром Убежища повышение заработной платы. Был Миха, пробитый гарпуном контрабандистов на пыльной площади забытого Богом местечка, не обозначенного даже на старинных картах. Был перелом. После которого рушатся клетки, выбрасывая еще неокрепших птенцов в синее небо. Ибо в клетке окрепнуть нельзя никогда. И вроде тридцать лет прожито, вроде повидал немало, мудрости понабрался, а только глаза открывались все шире, заглядывая за грань привычного, где река изгибалась, открывая взору…
– Если захочешь есть или перевязать рану, скажешь, – Хлёдвиг снова был рядом, обращаясь к погруженному в раздумья двергу, – я буду наверху у входа.