– Я могу около четырех часов.
– Превосходно…
– А как я вас узнаю?
– Не извольте беспокоиться. Я знаю вас в лицо.
– А… Значит, до завтра.
Якушев положил трубку на рычаг и долго сидел в мучительном раздумье. Было десять часов утра, когда он позвонил Артузову и рассказал ему об этом телефонном звонке.
– Почему бы вам не пойти… – ответил Артузов, – раз вы согласились встретиться с этим человеком. Если вы не придете, это их встревожит, пока вы у них вне подозрений. Нам бы не хотелось, чтобы вам угрожала опасность со стороны ваших бывших друзей.
«Значит, из моих показаний пока не сделано выводов, – подумал Якушев. – Интересно знать, что это за “сильная” группа».
Якушев отличался точностью. Четыре часа. Он прогуливался в сквере около десяти минут, когда с ним почти столкнулся человек в бекеше с серой каракулевой выпушкой и начищенных до зеркального блеска сапогах. Извинившись, сказал:
– Я от Любского. Присядем на минуту.
Они присели на скамью, убедившись, что никого нет поблизости.
– Для вас моя фамилия Стауниц Эдуард Оттович. Для других – Опперпут, Селянинов, Упельниц и так далее… Смотря по обстоятельствам.
– Я думаю, что здесь не место для такого разговора.
– Разумеется. Как вы относитесь к кавказской кухне?
– Странный вопрос… Если барашек карачаевский, что может быть лучше.
– И бутылка кахетинского? Дары солнечной Грузии?
– Прекрасно.
– В таком случае – прошу…
Они шли в сторону Охотного ряда, миновали Дом Союзов. В то время здесь не было и в помине монументального дома Совета министров, а стояли только два убогих одноэтажных здания, лавки, торгующие мелкой галантереей. В щели между стеной церкви Параскевы-Пятницы и ветхим старым домом гнездилась шашлычная без вывески.
– Это здесь?
– Здесь. Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Все принято во внимание в смысле конспирации.
Они вошли. Им ударил в нос запах баранины, жаренной на вертеле, и еще другой запах свидетельствовал о том, что здесь пробавлялись не кахетинским, а чем-то более существенным – разведенным водицей спиртом. Сквозь пелену табачного дыма виднелись люди за столиками, была такая теснота, что, казалось, ступить было некуда, а не то что сесть.
– Не извольте беспокоиться… Шалико!
И действительно, через минуту они оказались в глубине коридора, в довольно чистом чуланчике, освещенном окошком, выходившим во двор. В чуланчике стол, накрытый бумагой, и два стула. Гомон, говор посетителей шашлычной доносились сюда едва слышно. В щель приоткрытой двери просунулась усатая голова, и чья-то не очень чистая рука поставила на стол приборы, стаканы и бутылку.