От зала заседаний по полутемному коридору Бенедикт успел
удалиться метров на десять-пятнадцать. За очередным поворотом шум
голосов дворян, продолжающих ругаться и спорить, стих. Зато
появился новый звук: кто-то догонял кансильера коронного сыска.
Изобразив на лице предельно вежливый и не искренний вопрос (никогда
не снимай маску на людях!), он обернулся.
Его преследователем оказался молодой дворянин. Бенедикт не сразу
узнал его, освещен коридор был весьма скверно, но когда все-таки
разглядел лицо молодого человека, внутренне содрогнулся. Сильвио да
Пала, наследник древнего танского рода и самый удачливый дуэлянт в
столице за последние пару лет. Невысокий, крепко сложенный молодой
человек с непропорционально длинными руками и постоянным выражением
лица обиженного ребенка. Внимание данного господина никак не
входило в планы да Гора.
— Вы оскорбили меня, синьор! — начал говорить да Пала, не дойдя
до кансильера трех шагов. Тщательно расчитанная дистанция опытного
мечника.
Да Гора склонил голову набок, рассматривая задиру.
“Да Пала в родстве с да Корси, а тот — родственник по жене с да
Урсу. На Совете мальчишка сидел молча прямо за стариком. А он хочет
вывести меня из игры! Какие варианты?”
— И когда же это я имел неосторожность так поступить? — спросил
он. Лицо спокойное, расслабленное, чуть собраны мышцы возле глаз,
будто он пытается вспомнить об этом досадном инциденте.
— Третьего дня, синьор! — баронет сделал еще шаг вперед и
остановился. Фактически уже вызов, после следующего шага будет
пощечина рукой или перчаткой. Она, к слову уже была стянута с руки.
Значит перчаткой. Значит не до крови, а до смерти.
Ни по титулу, ни по имени да Пала Бенедикта не называл,
предпочитая обезличенную форму “синьор”. Значит сейчас последует
вызов.
— Третьего дня? Но меня ведь даже в столице не было! — шаг назад
и недоумение на лице.
Понятно, что предлог можно придумать какой угодно. С другой
стороны, да Пала сглупил, никого не пригласив в свидетели вызова.
Значит действовал второпях.
— Мои друзья рассказали мне, что вы осмелились дурно отозваться
о гвардии, синьор! О “Страже Максимуса”! Я — гвардеец! И я не
потерплю подобного отношения!
“Совсем плох!” — подумал Бенедикт. Ярость, немного отступившая,
стала вновь подниматься в его душе мутной волной. — “Даже не
потрудился придумать достойного повода!”