Примерно такие же доводы, мило
улыбаясь, приводили им монахи, пожимая плечами и сочувственно
покачивая головами. И желали вежливым людям, чтобы их поиски
увенчались успехом, смотря на них при этом серо-стальными, словно
застывшими кусками металла, глазами, от взгляда которых, даже у
бывалых уголовников, мурашки пробегали по коже.
Однажды сюда даже заглянули жандармы,
что искали подозреваемых по какой-то краже, произошедшей на одной
из фабрик неподалёку месяцем ранее. Но также вежливо пообщавшись с
монахами уехали обратно, не найдя никаких подозрительных личностей
во всей округе, хотя все ранние наводки указывали именно на этот
самый квартал.
На прошедшей по случаю событий
сходке, местными авторитетами было принято решение не трогать
церквушку и её обитателей, приглядывая за ними издалека. После
странной гибели Джуза Кучи – молодого лидера одной из местных банд,
который решил пресануть святош, на монахов смотрели с опаской.
Также странно в течение нескольких недель погибло и большинство
родственников бывшего уголовника, а также несколько наиболее
приближенных к нему людей.
Обезображенные тела закинули в один
ящик и поскорее закопали. Народ было решил, что это какая-то
болезнь, и, как говорится, от греха подальше, даже обходили
стороной участок местного кладбища, где ныне покоились упомянутые
личности.
Звать жандармских медикусов для
этого, или, тем более, обращаться к магам никто бы даже и не
подумал. У Нижнего Города всегда были свои законы и понятия.
Пастырь ощущал на себе пристальные
взгляды местных смотрящих, среди которых временами попадались
совсем ещё дети, мило улыбался им и продолжал неспешное движение по
грязным улочкам, огибая оставшиеся после дождя лужи. Его сандалии и
подол монашеской робы с каждым шагом покрывались очередной порцией
грязи, из-за чего он недовольно морщился, но вновь и вновь
медитативно повторял в мыслях:
«Смирение и труд есть благодетель
Его!»
Он прошёл уже несколько кварталов и
даже миновал Кричащий пятак, как местные называли публичную площадь
с единственным на весь Нижний город громкоговорителем, из которого
временами доносились распоряжения городской и имперской
администрации, когда шум в одной из подворотен привлёк его
внимание.
– Эй, отдай! Это наше! – кричал
худенький грязный мальчишка лет семи, пытаясь отобрать у подростка
постарше булку хлеба. Парень был таким же худым оборванцем, но на
две головы выше мальчика, и держал булку на вытянутой руке, просто
поднимая её вверх при каждой попытке мальчика так, чтобы он не мог
до неё допрыгнуть.