– Мне, кроме тебя, никого не надо! – отговаривался Федя.
Тогда Любушка шла в атаку с другой стороны.
– Ты что, стыдишься ходить со мной? Жался бы только по углам! – насмешливо говорила она и отворачивалась, капризно надув свои пухлые губки.
И Федя скрепя сердце уступал. Он шел насупившись, точно его вели на казнь.
Но Любушка прижималась к его плечу, ласково заглядывала ему в глаза и вдруг улыбалась, и вся Федина суровость мгновенно исчезала.
Они шли в рощу и сразу же попадали в людской водоворот. Слышалось треньканье балалайки, гудели рожки, где-то пели песни. На качелях высоко взлетали вверх красные, синие, желтые сарафаны. Кричали сбитенщики, продавцы кваса. Зазывали продавцы сластей – пряников, конфет. Шум, гам, пыль. Ни поговорить, ни собраться с мыслями, ни помечтать о будущей совместной жизни…
В июне установилась сухая, маловетреная, жаркая погода. Солнце вставало в какой-то дымке и палило без милосердия.
Рабочие верфи и арсенала падали в изнеможении от зноя.
Город как вымер, на улицах – ни души. Окна закрыты ставнями. Собаки попрятались.
Только на реке с утра до ночи возились ребятишки.
Воскресный день выдался еще более знойным. Небольшой ветерок, который был накануне, совсем утих. Стало душно, как в бане.
Ушаков после обеда пошел, как всегда, к Любушке.
Марья Никитишна сидела в подполе, кляня Воронеж, что в нем нет колодцев и за водой приходится тащиться вниз, к реке.
– Ну и жара, прости господи!
– Сорок в тени, – сказал Федя, проходя в комнату к Любушке.
А Любушке было нипочем. Она хотела идти гулять в рощу.
– Эк, неугомонная! Сидела бы уж. Где там до прогулок! – сказала мать.
Но Любушка не послушалась матери и потащила Федю на всегдашнюю прогулку.
Роща была полна народу. Все жались в тень деревьев и кустов. Сидели и лежали, разомлев от жары.
Любушка и Федя устроились под молодым дубком. Сюда немного еще доставало солнце, но через некоторое время это место должно было оказаться совсем в тени.
Дубок стоял у самой опушки, дальше шел луг.
Любушка полулежала, обмахиваясь платочком, и напевала:
Несчастным детинка
На свет сей родился,
На свет сей родился,
В девушку влюбился…
В легком платьице ей было не так душно, как мичману в его суконном мундире и такой же «нижней амуниции».
А он изнывал от жары.
Во рту пересохло – ни сбитенщиков, ни квасников уже не было: всё раскупили.