– Ай да молодец! Этакий случай за две кампании считать надобно! – восхищенно сказал Веленбаков.
– И зачем было лезть? Сгореть мог бы. До производства в мичманы не дожил бы. Зря лез в огонь! – по-своему оценил Голенкин. – Ведь опасно же!
– Ничего там опасного не было, – недовольно буркнул молчавший до этого Ушаков. Он встал, аккуратно положил книгу на полку и начал раздеваться.
– Я ему тоже весь вечер говорю: лезть в огонь было не из-за чего, – продолжал Пустошкин. – Кабы в огне человек остался, я бы и сам ни минуты не раздумывал…
– Верно! Класть жизнь, так хоть знать за что! – стукнул кулаком по столу Веленбаков.
– Ну хоть бы из-за хорошенькой, – поддержал Голенкин.
– Просила-то спасти снегиря девочка, и очень миленькая, курносенькая такая! – поддел Пустошкин.
Ушаков побагровел, недовольно сверкнул глазами.
– И что ты мелешь? Ведь она ребенок еще! – с укоризной сказал он. – По снегирю слезами заливалась. Просила!..
– Верно, девчонка годов двенадцати, не более, – поспешил уточнить Пустошкин, зная скромного и застенчивого Федю.
– Ну, этакая в счет нейдет! – согласился Голенкин. – А ты не обгорел, Федюша? – участливо спросил он.
– Нет. Только какой-то дуралей меня всего водой облил, как я выскочил из дома, – улыбнулся Ушаков.
– А признайся, Федя: все-таки страшновато было? – спросил Веленбаков…
– Ничего страшного. Это не на медведя с рогатиной, – ответил, укладываясь спать, Ушаков.
– А ты почем знаешь, как на медведя?
– Хаживал однажды, оттого и знаю.
– Ты? Когда же это успел?
– А еще как жил дома.
– Сколько же тебе годов-то было? – не переставал удивляться Нерон.
– Шестнадцать.
– Поди, прижал какого захудалого муравьятника?
– Нет, не муравьятника, а самого настоящего стервятника. След такой, что еле лаптем закроешь! Ну, ложись, Павлуша! Довольно лясы точить, – обратился Ушаков к Пустошкину.
– Феденька, расскажи, как ходил на медведя! – попросил Нерон.
– Не буду. Поздно уже. Да и ничего интересного нет! – ответил Ушаков и закрыл глаза.
– Федя, да расскажи! – не отставал Веленбаков.
Ушаков молчал.
– Экий ты, прости господи, упрямец. Чистый каприкорнус, козерог небесный! – махнул рукой раздосадованный несговорчивостью товарища Веленбаков.
Гаврюша Голенкин улыбаясь смотрел на них.
– Не проси, – вмешался Пустошкин. – Разве не знаешь – сказал нет, стало быть, не расскажет.