Она следила за полетом хищника так же внимательно, как и толпа детей, сопровождавшая восторженными криками его исчезновение.
– Ты опять не кричал с нами, Габриель, – сердито заметил маленький мальчик стоявшему около него другому, постарше, белое полотняное платье которого резко отличалось от изящных костюмов прочих детей.
Мальчик не отвечал, а растерянно и смущенно опустил глаза, и это вдруг сильно рассердило младшего.
– Разве тебе не стыдно перед другими мальчиками, негодный мальчишка?.. Кричи сейчас же ура! И мы тоже закричим, – приказывал, и в то же время ободрял он.
Мальчик в белом платье тревожно отвернулся. Он пытался было уйти, как вдруг маленький мальчик с быстротой молнии приподнял свой хлыст и ударил им по лицу несчастного.
Остальные дети мигом разбежались, и дрожащий от гнева мальчик на несколько минут остался один. Это был очень красивый ребенок, в изящном зеленом бархатном костюме, с чудными каштановыми локонами, полный силы и величия; наследный принц, брат его и вся их детская свита не могли бы с ним сравниться.
Бедная и испуганная наставница его поспешила к нему; но герцогиня предупредила ее и взяла его за руку, крепко сжатую в кулак.
– Это нехорошо, Лео, – сказала она, но в голосе слышалось более нежности, чем гнева.
Мальчик резко высвободил свою руку из нежной, бархатной руки герцогини и, бросив искоса взгляд на удалявшегося, побитого им товарища, повернулся на каблучке.
– Что ж такое, – ворчал он, – и поделом ему! Папа его тоже терпеть не может и говорит: «Этот трус боится даже собственного своего голоса».
– Положим, что так, маленький упрямец; тогда для чего же ты настаиваешь, чтобы этот Габриель сопровождал тебя всюду? – спросила, улыбаясь, герцогиня.
– Потому… ну, потому, что я так хочу!
С этими словами Лео гордо поднял свою кудрявую головку и, повернувшись спиной ко всему обществу, как будто оно для него и не существовало, скрылся за одним из домиков. Он пошел в обход, чтобы достигнуть той старой липы, за которой спрятался обиженный им мальчик.
Бедняжка одиноко стоял, прислонившись к дереву. То был мальчик лет около тринадцати с выразительным, печальным лицом, худой, но со стройной, изящной фигуркой. Он намочил в пруду платок и приложил его к левой щеке, между тем как губы его нервно вздрагивали, быть может, менее от боли, какую причинил ему удар хлыстом, чем от внутреннего волнения.