– Около шести месяцев.
– И зачем он вас пригласил? Раздать всем сестрам по серьгам? – Фентон, когда хотел, умел вести себя отвратительно. Но такая манера давала свои результаты.
– Что ж, это можно сформулировать и таким милым образом, – холодно отозвался Филипп. – Вполне возможно.
– Скажите, Филипп, – мягко вмешался лейтенант, – обладая такой коллекцией, ваш отец не пытался сделать распоряжение оставить ее музею?
– Максвелл Бродбент терпеть не мог музеи.
– Почему?
– Потому что музеи критиковали его за нетрадиционное коллекционирование.
– В чем оно проявлялось?
– В том, что отец приобретал произведения искусства сомнительного происхождения, вел дела с расхитителями гробниц и незаконно перевозившими через границы предметы искусства контрабандистами. Бывали случаи, когда он сам похищал вещи из захоронений. Я могу понять его антипатии: музеи стали бастионами лицемерия, алчности и скаредности. Критикуют других за те же методы, которыми сами пользуются при составлении коллекций.
– А как насчет того, чтобы завещать коллекцию университету?
– Он ненавидит ученых. Называет их «недоумки в твиде» и «дьяволы в твиде». Университетские мужи обвинили Максвелла Бродбента в том, что он занимался расхищением храмов в Центральной Америке. Я не выдаю никаких семейных секретов – это хорошо известная история. Возьмите любой номер журнала по археологии, и вы узнаете, что наш отец является злом во плоти.
– Он намеревался продать коллекцию? – продолжал задавать вопросы лейтенант.
Губы Филиппа презрительно скривились.
– Продать? Отец всю жизнь общался с аукционными домами и дилерами от искусства. Он скорее позволит разрезать себя на тысячу кусков, чем согласится продать самый захудалый эстамп.
– Значит, он собирался оставить коллекцию вам троим? Наступило неловкое молчание.
– Надо думать, – наконец проговорил Филипп.
– А как насчет церкви? Жены? Подружки? – вмешался в разговор Фентон.
Филипп сунул трубку в рот и, пародируя рубленую речь сержанта, бросил:
– Атеист. Разведен. Женоненавистник.
Два его брата рассмеялись. И даже Хатч Барнаби получил удовольствие от того, как утерли нос его подчиненному. Сержанта редко переигрывали во время допроса. А этот Филипп, несмотря на свою манерность, оказался жестким малым. Но в его длинном интеллигентном лице было нечто грустное, какое-то потерянное выражение.