А ещё — что вниз лучше не смотреть.
Её вытошнило почти сразу же, и чуть позже она оправдывалась
перед собой: вовсе даже не из-за зрелища, токсин ещё не вышел
полностью, бросало в жар и холод, внутренности крутило от рефлюкса
кислоты в горле до кишечника и мочевого пузыря, чудом не
обделалась. Вырвало ещё раз, пустой желчью, но Таня заставила себя
смотреть; для начала — на Соукула.
Йозеф Соукул оставался смутно узнаваем, хотя половина лица и
черепа у него покрылись синим и чёрно-белёсым пушком. Из одной
глазницы проступил белый вырост с тёмным наконечником, похожий на
указательный палец. Пушок покрыл костюм и незащищённые участки
кожи, «пальцы» поднимались там и тут, от тела поросль расползлась
по полу, стенам, но до потолка не добралась, остановилась на высоте
человеческого роста. Соукул напоминал однажды оставленный в
шкафчике бутерброд с ветчиной, к которому Таня вернулась только
спустя неделю увольнительной: немного осклиз, пах слишком резко для
обычной гнили, а сине-зелёную поросль из шкафчика пришлось потом
вытравливать целый месяц.
«Плесень».
«Не смотри на…»
Браслеты пискнули: низкий заряд, пожалуйста, замените. Таня
отсутствующе уставилась на антигравы: кто-то включил их, чтобы она
не валялась на полу. Голова раскалывалась, каждую мысль приходилось
проговаривать губами.
«Не смотри».
Она отключила браслеты. Падение получилось резковатым, она
успела сгруппироваться, но упала прямо в центр «пуха», труп Соукула
дёрнулся. «Палец» большого плесневого выроста в глазнице обломился,
покатился к ней. Таня отшатнулась.
«Не смотри», — но она не удержалась и повернула голову, понимая:
«гроб» Илая уже попал в боковое зрение, отпечатался в подсознании,
а самообман только оттягивает неизбежный момент.
Прозрачная капсула скрылась под порослью. Плесень покрывала её
так густо, что не осталось ни единого незакрытого участка; грибок
наслаивался чёрными, сизыми, сине-зелёными и даже красноватыми
полосами, причудливой бахромой. Трубки по-прежнему выглядывали
из-под «цветущего» буйства, и Таня подумала о безымянной планете;
рождение живого из мёртвого восхитило её, последнее торжество жизни
над смертью заставило ударить кулаком прямо в гущу плесени — где-то
на уровне лица Илая.
— Почему. Почему ты умер.
«Потому что мы его убили».
Она рванула бахрому, швырнула липковатую плесень на пол.
Растоптала и снова дёрнула мерзкий «мох». После пятого или шестого
рывка показалось стекло, а под ним — лицо Илая, такое же спокойное,
как при жизни; «сукровица» покрылась плёнкой, но само тело казалось
нетронутым, словно законсервированным. Раны на плечах и спине
поблёкли, закрылись свежей кожей. «Как живой», — мелькнула бы
мысль, только Таня думала о прощании с теми, чьи останки
кремировали не в закрытых контейнерах. Бальзамировщики закрашивали
трупные пятна, сшивали раны и залепляли промышленным
герметиком-маскировкой.