дым которого уносил курившего в неведомые миры, запахи мясных кушаний, кислого вина и сладкого эля. Неподалеку десятка два человек играли в какую-то азартную игру, собирая монеты в глиняные миски. Через толпу навстречу Дюкру двигался
тапу. В обеих руках он держал по длинному железному вертелу с насаженными кусками мяса и фруктами. Историк поднял руку и поманил торговца. Тот быстро засеменил к Дюкру.
– Нежнейшая козлятина! – возвестил он на дебралийском наречии, распространенном на побережье северной части Семиградия. – Козлятина, а не какая-нибудь собачина. Слышишь, досинец? Ты только понюхай этот божественный аромат. А цена! Всего один «щербатый» за такое объедение. Не то что у вас в Досин Пали.
Тапу принял Дюкра за уроженца Досин Пали – города на южном берегу Отатаральского острова. Историка это не удивило. Он родился на равнинах Даль Хона и своей смуглой кожей почти не отличался от дебралийцев. Плащи, такие какой был сейчас на нем, носили в Досин Пали все моряки с торговых кораблей, а дебралийским наречием Дюкр владел свободно.
– Знаешь, тапухарал, я бы не отказался и от собачины, – усмехнулся историк в ответ на хвастливые утверждения торговца.
Он достал две местные монеты в виде полумесяца; в сумме они равнялись одному «щербатому», как здесь называли серебряные имперские джакаты.
– Если вы тут вообразили, будто мезлы со своим серебром чувствуют себя вольготнее, вы либо глупцы, либо хуже того.
Мезлами в Семиградии именовали малазанцев.
Беспокойно озираясь по сторонам, тапухарал снял с вертела кусок сочного мяса, добавил к нему пару янтарных шариков терпких фруктов и все это завернул в листья.
– Опасайся мезланских шпионов, досинец, – тихо предостерег он. – Слова легко вывернуть наизнанку.
– Слова – единственный доступный им способ общения, – с презрением ответил Дюкр, принимая листья с едой. – А это правда, что теперь мезланской армией командует какой-то дикарь, у которого все лицо в шрамах?
– У него лицо демона, досинец. – Торговец покачал головой. – Даже мезланцы его побаиваются.
Спрятав монеты, тапу двинулся дальше, выкрикивая:
– Нежнейшая козлятина!
Дюкр нашел укромный уголок возле стены шатра и стал есть. Ел он торопливо и жадно, подражая местным жителям. «Каждая трапеза может оказаться для тебя последней» – такова была философия Семиградия. Мясной жир стекал у Дюкра по подбородку, капал с пальцев. Затем он обтер руки и швырнул скомканные листья на грязный пол, после чего дотронулся пальцами до лба. Жест этот, запрещенный малазанцами, был выражением благодарности безвестному фалахадскому воину, чьи кости гнили в илистом дне Хиссарского залива.