Она молча смотрела на меня. Ее губы шевельнулись, раскрылись, снова сжались. Что было в ее глазах? Изумление? Восхищение? Страх?
– Почему ты молчишь? – спросил я. Мне пришлось откашляться.
– Так… Сколько же тебе на самом деле лет?
Я заставил себя улыбнуться; улыбка получилась невеселой.
– Что значит – «на самом деле»? Биологических – сорок, а по земным часам – сто пятьдесят семь…
Долгое молчание, и вдруг:
– Там были женщины?
– Подожди, – сказал я. – У тебя найдется что-нибудь выпить?
– Что?
– Ну, что-нибудь покрепче, понимаешь. Одурманивающее. Алкоголь… или теперь его уже не пьют?
– Очень редко… – ответила она совсем тихо, словно думая о чем-то другом. Ее руки медленно опустились, коснулись металлической голубизны платья.
– Я тебе дам… Ангеен, хочешь? Ах, ты же не знаешь, что это такое?
– Да. Не знаю, – ответил я с неожиданным ожесточением.
Она подошла к полке и вернулась с маленькой пузатой бутылочкой. Налила. Там был алкоголь – немного – и еще что-то; странный, терпкий аромат.
– Не сердись, – сказал я, выпив бокал, и налил еще один.
– Я не сержусь. Ты не ответил. Может, не хочешь?
– Почему же? Могу ответить. Нас было всего двадцать три человека, на двух кораблях. Второй был «Одиссей». По пять пилотов, остальные – ученые. Не было никаких женщин.
– Почему?
– Из-за детей, – объяснил я. – Нельзя растить детей на таких кораблях, и даже если б можно было, никто бы этого не захотел. До тридцати лет не брали. Нужно окончить два факультета, плюс четыре года тренировки, всего двенадцать лет. Словом, у тридцатилетних женщин обычно уже есть дети. Ну… и другие причины.
– А ты? – спросила она.
– Я был один. Выбирали одиночек. То есть добровольцев.
– И ты хотел…
– Да. Разумеется.
– И ты не…
Она оборвала фразу. Я понял, что она хотела сказать. Я молчал.
– Это, должно быть, жутко… так вернуться, – сказала она почти шепотом. Содрогнулась. И вдруг посмотрела на меня, щеки ее потемнели, это был румянец. – Слушай, то, что я сказала, просто шутка, правда.
– Что мне сто лет?
– Я просто так сказала, ну, чтобы что-нибудь сказать, это совсем не…
– Перестань, – пробормотал я. – Если ты еще станешь извиняться, я и вправду почувствую себя столетним.
Она замолчала. Я заставил себя не смотреть на нее. В глубине комнаты, в той второй, не существующей комнате за стеклом, огромная мужская голова беззвучно пела, я видел дрожащую от напряжения темно-багровую гортань, лоснящиеся щеки, все лицо подрагивало в неслышном ритме.