Тинни даже улыбнулась ему в ответ пару раз. Хотя улыбка и была
совершенно искусственной. Просто, старичок так сильно отличался
своей искренностью и приветливостью от большинства людей, которых
она встречала последнее время, что девочка даже удивилась. Забыла
уже, что, в большинстве своем, люди не такие уж и плохие.
- Устраивайся, - старичок Парт указал ей на кровать, вторую от
дальней стены, что стояла в ряду точно таких же, самых простых,
деревянных, грубо сколоченных кроватей, которых было тут десять с
правой стороны и столько же с левой. – Тут живут девочки примерно
твоего возраста. От шести до десяти лет. Тебе же около семи?
Ей было девять. Просто выглядела Тинни младше своего возраста.
Но поправлять старичка не стала. Просто неопределенно пожала
плечами. Чем меньше о ней знают, тем лучше. А доверять никому она
не собиралась, даже такому милому старичку. А то, что он возраста
не видел, было для Тинни не удивительно. Многие прокачивались
недостаточно для того, чтобы видеть что-то большее, чем ник и
уровень.
Завхоз Парт опять ободряюще похлопал ее по плечу и ушел. Тинни
осталась в огромной комнате одна. Девочка подошла к единственной
кровати, на которой из вещей лежал лишь тонкий, комковатый матрас и
положила на него постельное белье и одеяло, выданные ей старичком.
Еще рядом легли аккуратно сложенное форменное платье неприятного
болотного цвета, в тон ему грубые ботинки, и умывальные
принадлежности, также выданные Партом.
Тинни огляделось. Неужели кто-то может назвать это место своим
домом, даже временным? Все чисто, аккуратно, даже стены покрашены
свежей краской. Но здесь слишком стерильно. Словно обитать тут
должны солдаты, а не дети. На зарешеченных окнах нет занавесок. Все
кровати идентичны друг другу, заправлены без единой складочки,
одеяло того же, дурацкого, непонятного зелено-коричневого цвета,
что и платье, подушки с наволочками сероватого оттенка стоят
аккуратными треугольниками. Между кроватями по две тумбочки, в
каждую из которых влезет, разве что, пара платьев, да ботинки.
И больше ничего. Ни игрушек, ни рисунков. Того, что должно
говорить о присутствии детей. Тинни поежилась. Ей, правда, не особо
были нужны игрушки, хватало той куклы, что когда-то сшила ей мама,
а теперь бережно хранилась в рюкзаке. Но порисовать и она была,
порой, не против. Даже, когда обитала какое-то время в лесу. Сейчас
у нее оставались небольшой кусок мела и грифельная доска, на
которых она малевала свои художества и тренировалась в письме и
счете.