Ковалёва как провинившаяся
школьница держала руки под столешницей, нервно теребила подол платья. Она
хотела и одновременно страшилась продолжать рассказ. Как родственники Дианы
отреагируют на то, что происходило дальше? Разозлятся и прогонят ее? Хотелось
бы надеяться, что это был бы самый безобидный сценарий. Гостья не стала тянуть
и потянулась за своей сумочкой, висящей на спинке стула.
– Я сделала копию, – сглотнув
ком застрявший в горле, она вытянула из отдела свернутый вчетверо бумажный лист
и медленно начала его разворачивать. Как только показалось лицо рыжеволосой
жертвы, стоящий позади Илья шумно выругался и потер лицо ладонью, а после
приблизился в два шага к Марии Евгеньевне и положил ладонь ей на плечо. Мама
Князевой испугалась больше от этого жеста, нежели от того, что ждало её
впереди.
– Что там? Что там, девочка? –
побледневшая вмиг женщина ухватилась за угол деревянного стола, прижимая к нему
скатерть и, как только Яна распрямила копию фотографии, положив ее прямо перед
матерью, обратила свой взор на лист бумаги с изображением Дианы. – О, милая…
Моя дорогая… доченька…
Князева подхватила бумагу, и
долгие секунды не сводила с изображения немигающего взгляда. Громкие всхлипы
сорвались с женских губ, когда Мария поднесла образ дочери к лицу и приложила
свой лоб к фотографии измученной пытками Дианы. Яна едва сдерживала острое
покалывание в носу, плотно сжимая губы, лишь бы не разрыдаться прямо здесь.
Пряча свое лицо за бумагой женщина дала волю эмоциям, рыдания разнеслись по
всей квартире, а бумага пропиталась влагой. Сложно было представить, что
переживает мать, когда у нее отнимают ребенка. Ребенка, который был всей
жизнью, был неотъемлемой его частью. Даже на кухне в квартире располагались
фотографии Дианы. Две из них стояли на подоконнике в забавных и милых рамках,
на одном снимке девушка глядела прямо в камеру. Ее густые, пышные кудри словно
впитали в себя солнечный свет, а открытая и добрая улыбка заражала оптимизмом.
Этот образ так сильно отличался от того, что можно было увидеть на последнем
снимке Князевой. Где не осталось ни капли от оптимизма и улыбки, видна только
боль и злость тех, кто ее держит. Окровавленный шарф стягивает шею
неестественно туго, а от светлого пальто остались лишь воспоминания – грязное,
где-то изорванное оно почти не скрывает обезображенное ранами и синяками тело.
Старые буро-синие гематомы ютятся на стройном теле с новыми ярко-фиолетовыми.
Какую боль пережила девушка сложно представить простому обывателю. А видеть все
это родной матери – не приснится и в кошмаре.