Кресало я брала в руки с опаской, но оказалось, работает оно не сложнее плохой зажигалки. Теплый огонек задрожал, бросая вызов блеснувшей за окном молнии, а раскат, раздавшийся следом, был как грохот могильной плиты, упавшей на мои чаяния и надежды.
Из-за грозы и своих расспросов я упустила возможность переноса припасов в дом, и сейчас, глядя на то, как первые капли падают на стекло, я подумала — если в амбаре дырявая крыша?.. Да, зимой она могла быть еще хоть сколько-то цела, а что нас ждет завтра?
Я убрала бумаги в бюро и пошла осматривать дом.
Шум ливня снаружи, шелест листвы, потревоженной сильным ветром, гром скрадывали мои шаги. А половицы подо мной скрипели, наверное. Пусто, пусто, пусто… и стекол нет, комнат пять я насчитала в полном упадке и порадовалась: достаточно сухо, здесь можно временно разместить продуктовый склад. Мышей в доме я не заметила. Это было крыло, в котором никто не жил; потом я наткнулась на бывший кабинет и в предвкушении туда влетела, но — единственный лист бумаги, и на том пером начеркана кривоватая голова лошади. Пустой книжный шкаф, поеденное кресло — все же мыши? — половина окна заколочена, а тут стоял когда-то кабинетный рояль… Я не поленилась заглянуть и за шкаф, но и там меня ждало разочарование. Ни единой записки, бумажки, заметки, даже книги — и то ни одной.
Где-то же должен был жить мой брат, подумала я. Он приезжал сюда, где его комната?
Если бы не платье, я на секунду допустила бы мысль, что все мне привиделось, ничего нет — ни помещицы Елизаветы Нелидовой, ни ее крепостных крестьян, у которых страсти кипят похлеще, чем в самом закрученном сериале, ни ведьм, ни загадочного кошеля, ни долгов. Просто я, Вероника Маркелова, бреду по очередной классной «заброшке», прикидывая, как в антураж впишется мой исполнитель с новым клипом, будущим хитом. И свеча у меня в руке потому, что так легче проникнуться духом эпохи…
Свет свечи, а то и отблеск молнии, выхватывали мрачные лица с картин. Вот чего было в избытке — портретов. Род Нелидовых древний, знатный, некогда очень богатый, и вот все, что осталось от былого величия.
Возле одного портрета я задержалась.
Молодая женщина в платье совсем иного покроя, чем мое, портрету было лет сто, не меньше. Но не женщина или платье привлекли мое внимание, а медальон, который лежал у женщины на коленях. Художники тех веков приукрашивали фигуры и лица, и теперь мы наивно убеждены, что в прошлом все были сплошь красавицы и красавцы, — но одно дело лица, другое — вещь.