управляющий делами Особого отдела
ВЧКвынужден был вернуться обратно
и все съесть. Давился, но ел. Пожалуй, товарищ Янкель выпустил бы
только самого Феликса Эдмундовича, но я себе плохо представляю,
чтобы Дзержинский что-то выносил с Лубянки.
Если
честно, у меня двойственное отношение ко всему происходящему. С
одной стороны, порядок есть порядок. Даже в эпоху изобилия (это я
про двадцать первый век) человек, скидывающий в контейнер вкусняшки
со «шведского стола», выглядят непрезентабельно, хотя всё
недоеденное отправится потом в мусорный контейнер. Но в одна тысяча
девятьсот двадцатом году, когда среди семейных сотрудников чека не
редкость голодные обмороки, если человек «располовинит» собственную
порцию, чтобы отнести еду жене и детям, что в этом страшного?
Другое дело, что работники Центрального аппарата ВЧК,
разбредающиеся по домам с котелками и кастрюльками, вызовут
ненужные толки среди москвичей и так считавших, что мы здесь
обжираемся пшеничными булками и краковской колбасой.
А я,
грешным делом, уже второй день кормлю рисовой кашей Татьяну, хотя
она, в отличие от меня, не относится к числу приписанных к
центральной столовой, но у нас никто не спрашивает прикрепительные
талоны. Кажется само-собой разумеющимся, что если человек спустился
в подвал, то имеет на это право. И совесть моя абсолютно спокойна.
Если бы не дочь кавторанга в образе медсестры, то хрен бы Артур
Христианович расколол поляков, а любой труд должен быть оплачен.
Чай у товарища Артузова отменный, но маловато будет, а Танька —
девка прожорливая, и покушать очень даже любит. Слопает собственную
порцию, а потом норовит «попробовать» из моей миски — дескать, у
тебя вкуснее. Глядишь, пока пробует, половины порции как не
бывало!
Народ
говорил, что это товарищ Сунь Ятсен прислал из Китая товарищу
Феликсу пять вагонов риса, а тот, при своей скромности,
распорядился передать подарок в столовую ВЧК. Сомневаюсь, что рис
пришел из Китая, да и товарища Сунь Ятсена там сейчас не должно
быть, но какая разница? Главное, что рисовая каша относится к числу
моих любимых, а рис испортить труднее, нежели пшенку.
— Не
возражаете? — услышал я знакомый голос.
Елки-палки! Оказывается, за моей спиной стоит сам
товарищ Дзержинский, держа в одной руке миску с кашей, а в другой
жестяную кружку. А я, увлекшийся нешуточной схваткой с Танькой за
остатки собственной порции, не понял, отчего в столовой наступила
тишина, ложки заработали со скоростью вертолетного винта, а
сотрудники, словно по команде, резво все доедали и допивали,
стремясь поскорее вернуться к работе. Еще удивительно, что народ не
вскочил со своих мест и не вытянулся. Но то народ, еще не
приученный вскакивать при появлении высокого начальства, а не я,
привыкший резво подниматься с места, даже если команда «Товарищи
офицеры!» прозвучала по телевизору. К чему это я? Да все к тому,
что вскочил с табурета при звуке голоса Председателя ВЧК только
я.