Одежду
я из вип-кабинета забрала, оделась в туалете, теперь вот стою и пытаюсь
выдохнуть, пытаюсь унять ярость, кипящую в моей крови.
Тварь!
Какая же тварь!
Нет,
я не буду размазывать слезы по лицу, и рыдать: “Почему?”
Нет
никакого честного ответа на этот вопрос. Потому что Антошеньке так приспичило.
Потому что ему все это показалось очень весело.
Просто
потому, что он — мудозвон редкостный. И я ведь об этом знала, только почему-то
решила, что меня его мудизм никак не заденет.
Самообманываться
— это самая вредная привычка человека.
Я
не понимаю только одного — что я ему такого сделала? Он же сам ко мне пришел.
Сам пригласил меня на танец. И если я ему не нравлюсь — что, сказать было
сложно? Почему просто было меня не отшить?
И
зачем вообще было подходить?
Ключевой
вопрос — зачем было так-то мудить?
И
все-таки зачем было подходить?!
Дверь
туалета приоткрывается и в него просовывается одна осторожная голова.
Секретарша мудака Антошеньки — Наташа. Глаза вытаращенные, охреневшие.
—
Можно, Ир?
Я
киваю. Пока не могу говорить — не хватает воздуха. И цензурных слов.
—
Ну, Антон Викторович и… — Я качаю головой перебиваю Наташу посреди фразы. Я и
так знаю, что он — сука. И раньше знала. Правда совсем не замечала за ним вот
такого скотства в адрес женщин. Тем более, что я вообще не знаю, какие слухи
сейчас уже успели разойтись по бухающим на корпорате коллегам.
Хотя
— многие видели, как Антон со мной танцевал. И куда я пошла после — тоже. И в
каком виде оттуда выскочила и при каких условиях. Внятную, хотя и далекую от
реальности версию они уже сочинили.
—
Ирка, ну ты даешь, Верещагина — и на колени. Посреди зала. — Наташа шепчет это
с восхищением. И пусть меня обычно коробит эта “Ирка”, сейчас мне не до
формальностей и обращения по имени отчеству.
Уголок
моего рта удовлетворенно дергается.
Да,
это было восхитительно. Хоть и мало. За свое гадство Антон Верещагин не
отделался бы столь малой кровью. Да, порку за такую провинность я бы ему
устроила такую — он две недели бы на своих совещаниях только стоял.
И
какая жалость, что нельзя.
В
моих висках по-прежнему шумит и бьется голодная ярость. Ох, не один удар плети
бы достался шикарной заднице этого поганца.
Будь
он только в Теме…
Будь он только моим...
Боже,
Ира, и зачем ты сейчас об этом думаешь? Вот сейчас? Когда ясное дело, что
больше никак твои мысли этого мудака касаться не могут.