В
такси тихо. Очень тихо.
Смальков
только что надиктовал водиле мой адрес, водила присвистнул — ехать реально
далеко, но присвистнул он скорее от восторга — ибо сумма ему светит очень
приличная.
—
Вы не волнуйтесь, если что, Ирина, дорогу я оплачу, — тоном подлинного джентельмена
замечает Геннадий Андреевич. Он звучит неожиданно трезво. Я думала, все их
мудацкое трио пьяное в лохмотья.
—
Я не волнуюсь, — негромко откликаюсь я. Это не было ничем страшным — заплатить
за себя в такси. И когда доедем — я все оплачу сама, потому что не нужны мне
никакие одолжения от друзей Антона Верещагина.
Вообще
Смальков — самый взрослый в тройке учредителей. И пока наглый и напористый
Антон вместе с Игнатом, с которым они два сапога пара, давит конкурентов и
захватывает рынок, Смальков — вдумчиво и обстоятельно выстраивает внутреннюю
политику нашей конторы.
Он
— коренастый, светловолосый, сероглазый, коротко стриженный. Смотрится матерым
волком на фоне двух своих партнеров — этаких двух молодых альф. Но все равно
они — друзья, это все знают. Вместе охотятся, вместе отдыхают (читай — бухают),
вместе ходят по бабам, ходят слухи, одну — даже на троих на какой-то пьянке
поделили.
—
Вы извините, что я сразу не объяснил вам про машину, — вздыхает тем временем
Геннадий Андреевич, — если честно, не нашел нужных слов. Остановить Антона не
получилось, он совершенно слетел с катушек. Я вызвал тогда такси сам, решил,
что лучше вас забрать оттуда, а то совершенно непонятно, что сможет вернуть
Антона в русло. Его волновали только вы, и он совсем никак не переключался!
—
Больно мне надо его волновать, — тихо откликаюсь я, — после всего того, что он
устроил — меня волнует только одно, как скоро появятся в газетах его некрологи
и какое алиби мне надо иметь на день его убийства.
Черный
юмор — наше все. Выручает даже в очень неприятной ситуации. Даже, когда ты
внешне спокойна — а все внутренности скручивает от отвращения к той грязи, в
которую тебя окунули.
Верещагина волновала я.
Еще
два часа назад я бы наверняка ощутила приятное копошение внизу живота от этого
откровения. Нет, правда — было бы приятно. Тогда!
Сейчас
— почти оскорбительно. Будто помоями облили. Знаю я, что его волновало — я же
его обидела. Посмела щелкнуть по
носу.
Бедный
мальчик, он повел себя как мудак, а его не погладили по головке!