Промолчать? Не сейчас.
– На что вы намекаете?
– Я не имею привычки намекать. – Богуслава провела пальчиком по палантину, оставляя на белом мехе белый след. – Я говорю прямо. Ночная прогулка в компании мужчины… столь сомнительных моральных качеств… если об этом происшествии узнают, то дадут ему весьма однозначную трактовку… а добавить, что вернулись вы в платье измятом… грязном… и прическа в некотором беспорядке…
Евдокия коснулась было волос, но тут же одернула себя: хватит. В беспорядке? Пускай. Платье измято? Есть немного… и на подоле влажные пятна, поскольку вел Себастьян окольными тропами, по нестриженым лужайкам, а то и вовсе прямиком через кусты…
– Узнают? – переспросила Евдокия, прижимая локтем ридикюль, сквозь тонкие стенки которого явственно ощущалась холодная сталь револьвера.
А ведь смешно… в гости к родственникам да при оружии… матушка бы не одобрила.
Или наоборот?
Наверное, сказала бы, что, значит, родственники такие… а Евдокия – дура, ежели старалась в дружбу играть.
– И откуда, простите, узнают?
– Мало ли… – Богуслава ответила безмятежной улыбкой. – Слуги расскажут…
– Или вы…
– Намекаете, что я…
– Говорю прямо, раз вы уж намеки не любите. – Евдокия усмехнулась. – Я вам не по вкусу, верно?
Богуслава повела плечиком, и меховой палантин соскользнул, обнажая его, острое, мраморно-белое.
– Вы сами желали выйти замуж за Лихо…
– Отнюдь, Дусенька. Я желала выйти замуж за князя, а кто уж этим князем будет – дело третье… или четвертое… не важно. Но в остальном… да, вы мне не симпатичны. Видите ли, я испытываю глубокую антипатию к женщинам, вам подобным…
– Это каким же?
– Наглым. Бесцеремонным. Полагающим, будто бы деньги дают им какие-то права… делают равными…
Она поправила съехавший палантин.
– Вы и подобные вам рветесь к власти… пытаетесь зацепиться на вершине, не замечая, до чего смешны…
– Лучше смеяться, чем плакать, – пробормотала Евдокия, но не была услышана.
– Ты купила себе мужа… и платье купила… и драгоценностями можешь обвеситься с головы до ног. Но правда в том, что никакие драгоценности не исправят тебя. Ты как была купчихой, так ею и осталась… твое место – в лавке, среди унитазов. И потому, дорогая Дусенька, я даже не могу винить твоего мужа за то, что он завел себе любовницу.
Прав был Себастьян.
Нож.
Слово тоже может быть ножом, и пусть не в спину, в лицо, но в самое сердце.