Подними руку, пела птица, и ты встретишь любовь всей своей
жизни. Подними, воткни в сердце. Так глубоко, как ты хочешь.
Наслаждайся любовью в смерти.
Саня стоял и жутко улыбался. Рука крепко сжимала нож. Вот
сейчас. Так и надо, это самый лучший момент в его жизни. Самый
лучший. Птица выводила рулады, словно в забвении, звала в мир, где
нет боли и несчастий, где только любовь, всепоглощающая любовь. По
телу пробежала дрожь, рука с зажатым ножом стала подниматься.
В проеме лаза на чердак появилась взлохмаченная голова деда
Ивана.
— А ты ж епт твою мать! А ну заткнулась, мразота! — старик
быстро втиснулся в дверцу и с размаха пнул голосящую птицу. Та,
угрожающе заклекотав, отлетела за коробки. — Ты чего стоишь, олух,
уши развесил?
Дед пнул внука под задницу. И тут все как рукой сняло. Отвесив
на всякий случай еще и подзатыльник, старый оборотень стал
выпихивать Саньку в дверь, придерживая того за шкирку, чтоб не упал
ненароком. Парень резво стал спускаться по лестнице вниз, еще не до
конца понимая, что же сейчас произошло.
Нахмурившись, дед выволок из-под груды пыльных шмоток
спрятавшуюся там птицу.
— Что ж так плохо за тобой, дурой, смотрят. Убежала значит
опять. От бестолочь. И пришиб бы тебя, да дедко мне запретил. —
Горкин выудил из кучи хлама старый чулок, принадлежащий покойной
супруге его, Зинаиде, и держа птицу за шею, стал обматывать вокруг
ее головы, перевязывая рот. — Все, отпелась. Оружие всеобщего
поражения, тоже мне. Посиди тут, пока не придут за тобой.
Птица захлопала крыльями, из-под них посыпались белые черви,
опять невыносимо запахло гнилью. Дед Иван чихнул, и еще раз пнул
существо под хвост.
— Гадюка вонючая, от принесло на наши головы. Ты ж всей деревне
гнилушку наслала. — и старик, ругаясь под нос, полез к выходу,
переступая раскиданный хлам. — Засрала все, тварь райская, чтоб
тебя.
Дед вылез на лестницу, плотно закрыл дверцу чердака и тщательно
задвинул щеколду.
В доме, на кухне, сидел Сашка и тупо смотрел в стену. Его еще не
отпустило чувство, что там, после смерти, есть что-то лучшее,
где-то в груди саднило, к глазам подкатывали слезы. Теперь он
никогда не узнает.
Еще один дедовский подзатыльник совершенно убрал тягу к
познаниям таинственного.
— Дед, что это? Я ее нашел на чердаке. Она так поет… Я аж
убиться захотел.