Сверившись с навигатором, дядя Миша выруливает в заросший кривыми ветлами двор облезлого многоквартирного дома и глушит мотор. Он открывает дверцу машины, вытягивает из салона и ставит на заплеванный асфальт мои луивитоновские чемоданы.— Даш, ты уж полегче со Светланой Сергеевной… Сама знаешь, она двух дочерей схоронила. А твоя выходка на поминках ее вообще чуть до инфаркта не довела! И… да: если нужны будут деньги — у нее не проси, сразу мне звони. Отец велел не давать тебе много, поэтому — извини…Я лелею на счет папиных денег коварные и далеко идущие планы, но пока лишь кротко киваю.— Обещаю, ни одна бабка не пострадает! — мрачно шучу и оскаливаюсь, однако дядя Миша, не оценив юмора, продолжает дозировано выдавать факты:— Я серьезно, Даш. У них с твоим отцом сразу не сложилось, но, раз уж ты решила наладить с ней отношения — слушайся ее во всем!Срываюсь на смех:— Ее воспитание бесценно! Одна дочь связалась с бандитом, другая откинулась от передоза… Как думаете, в кого здесь за лето превращусь я?— Ну, брата твоего она как-то воспитывает… — Дядя Миша выгружает последний чемодан и хлопает дверцей багажника, а у меня от удивления лезут на лоб глаза:— Кого?!!— А отец тебе не говорил? После смерти твоей тети Светлана Сергеевна оформила опекунство над внуком. Ему сейчас лет семнадцать, что ли… Так… ничего не забыли? У меня суд через час. Звони! Будь умницей! — Не дав мне возможности прийти в себя, дядя Миша ныряет за руль своей колымаги и отваливает.Просто прелестно.Всю сознательную жизнь я была одна. А теперь оказалось, что у меня брат есть…С грустью оглядываю коричневые блестящие на солнце чемоданы. Донести их до бабкиной квартиры дядя Миша, естественно, не додумался.Хватаю их по два в каждую руку и, спиной вперед, вступаю в неизвестность сырого старого подъезда.***Мой палец с коротким обгрызенным до крови ногтем ожесточенно давит на черную пуговицу звонка, и за дерматиновой дверью раздается душераздирающий трезвон. В наступившей тишине шаркают шаги, дверь со скрипом отворяется, я втаскиваю чемоданы в тесную, воняющую корвалолом старческую прихожую.Бабка моя — сухощавая женщина с фиолетовой «химией» — пускается в причитания:— Даринушка, ну вот ты и приехала! Какая взрослая! Как на маму-то похожа! Хорошо, что в этого бандита не пошла! Вы с Максимушкой — оба в мамочек ваших… — Она лезет ко мне обниматься, от нее несет плесенью и старостью. Она очень похожа на иссохшую куклу, некогда бывшую моей матерью, но при этом проявляет признаки бурной жизнедеятельности, и мне хочется бросить все и в ужасе сбежать.Борясь с тошнотой, вяло приобнимаю ее обтянутую цветастым сатином спину, оглядываюсь по сторонам.Господи… И тут мне предстоит как-то жить?Бабка проходит в гостиную, где меня окончательно разбивает уныние.Типичный нищий бабушатник: потертый диван, полированный стол на трех ножках, горка с хрусталем, допотопный телик, прикрытый вязаной салфеткой… А в горке, среди хрусталя, на самом видном месте у бабули находится алтарь: в окружении искусственных цветов и выцветших открыток в рамке торчит старая черно-белая фотка, на которой одинаковыми улыбками сияют две совершенно идентичные светловолосые девочки моего возраста — моя мать и ее сестра — близнец.Надо будет с этим что-то сделать. Потом.— Ба, а где моя комната? — беззаботно спрашиваю я, и она указывает на притаившуюся за выступом горки дверь.— Вон там. Располагайся. Максимушка поделится с тобой местом в шкафу.Я на автопилоте иду следом за бабкой, но от услышанного мне делается дурно. Я буду делить комнату с каким-то идиотским «Максимушкой»?! Как она вообще себе это представляет? Да я же огрею его чем-нибудь в приступе паники, если он приблизится ко мне хотя бы на метр. Я воткну ему в глаз заточку или вырублю его шокером, которые теперь всегда при мне.***