.
В «Максимах и мыслях» мы обнаруживаем следующее: «Господин де Шатобриан почтил меня красноречивой, но отнюдь не справедливой филиппикой. Он много сделал для торжества королевского дела. Воистину, это – гениальный человек» (CCCXI). В последней фразе угадывается каламбур: Шатобриан в то время был известен в первую очередь как автор сочинения «Гений христианства».
Говоря о том, что «высокая трагедия… была школой великих людей», о том, что «трагедия воспламеняет душу, возвышает сердце, может и должна творить героев», Наполеон под пером Лас Каза в «Мемориале» высказывается о Корнеле: «В этом отношении Франция обязана Корнелю…; да, господа, если б он жил средь нас, я дал бы ему княжеский титул»[33]. В «Максимах и мыслях» мы находим: «Если бы Корнель дожил до моего времени, я сделал бы его министром» (LII). Это уже не просто сходство, но весомый аргумент в пользу подлинности высказываний Наполеона, помещенных в «Максимах и мыслях».
Многие приписываемые Наполеону высказывания из «Максим и мыслей» касаются событий истории Франции и Европы периода Консульства и Империи, событий 1814 г., эпохи «Ста дней», политических последствий поражения в кампании 1815 г.
«Я нашел в Потсдаме шпагу великого Фридриха и его орденскую ленту; трофеи сии значили для меня куда больше, нежели те сто миллионов, которые Пруссия выплатила мне» (XI). Нечто сходное с приведенным высказыванием, касающимся событий 1806—1807 гг., мы обнаруживаем в «Мемориале»: «…Большие часы, нечто вроде будильника сего государя (Фридриха Великого – С. И. ), увезенные на Святую Елену и поставленные на камин Императора, поспешность, с которой Наполеон бросился в Потсдаме к шпаге великого Фридриха, восклицая: «Пусть другие берут иную добычу, для меня же вот что дороже всех миллионов…», доказывают, как высоко ставил Император сего государя»[34].
К кампании 1806—1807 гг. относится и другое высказывание из «Максим и мыслей»: «Говорили, будто я оскорбил королеву Пруссии; вовсе нет. Я просто сказал ей: «Женщина, возвращайся к своей прялке и хозяйству» . Мне не в чем себя упрекнуть, она сама признала свою ошибку. Я велел освободить ее фаворита Хатцфельда, не то его бы расстреляли» (VII). Подобной фразы в «Мемориале» мы не найдем, а факт освобождения прусского сановника из-под стражи представлен вне какой-либо связи с королевой Луизой Прусской, как великодушный жест императора в ответ на слезы отчаявшейся жены Хатцфельда