Она стояла у двери. Слов не было; Эгерт молчал, и руки его бесцельно перебирали перламутровые пуговицы брошенной на стол рубашки. Она смотрела в его спину, текли бесформенные, тяжелые, неповоротливые минуты, и на Торию медленно нисходило черное осознание катастрофы.
Тогда она набрала в грудь воздуха. Все равно, что сказать – лишь бы услышать свой голос. Лишь бы прервать течение тишины. Почему она молчит, сейчас она скажет, наваждение сгинет, в этого чужого отстраненного человека снова вселится душа Эгерта Солля…
Тория молчала. Молчание жило во всем доме – густое и вязкое, как смола.
Солль шевельнулся. Напряженные плечи опустились еще ниже; медленно, через силу, он повернулся – не прямо к Тории, а как-то скованно, боком.
Она увидела половину его лица и ужаснулась. Знакомый ей Эгерт был на десять лет моложе.
Он скомкал рубашку. Подержал в руках; осторожно положил на стол, накрыв рукоятку шпаги:
– Ты…
Голос был хриплый и чужой. Обращенный мимо Тории глаз болезненно щурился, и мелко подергивалась щека.
Внезапный приступ жалости помог ей оборвать оцепенение. Она шагнула вперед:
– Эгерт… Что бы там… Я…
Ее протянутая рука повисла в воздухе. Солль отшатнулся, как от прокаженной; бронзовая статуэтка скатилась со стола и грянулась об пол.
Теперь Солль смотрел прямо на Торию. Забыв опустить протянутую руку, она попятилась, будто ее собирались ударить.
– Ты… – сказал он медленно и раздельно. – Он… дотянулся. ОН.
Она молчала. Ее глаза казались непроницаемо черными – одни зрачки.
Солль криво усмехнулся:
– Он… зачал… твоего сына, Тор. Там, в подвале…
Губы Тории шевельнулись. С них не слетело ни звука, но Эгерт расслышал и криво усмехнулся:
– Он… посмотри на… Твой сын.
Ему не хватило мужества, чтобы произнести проклятое имя Фагирры но еще страшнее оказалось вымолвить вслух имя Луара.
Тории показалось, что наглухо запертые подвалы ее сознания, куда она боялась наведаться, чтобы не сойти с ума, что эти погребенные закоулки памяти переполнились вдруг и вот-вот сорвут плотину. Она насильно заставила себя не понимать, о чем говорит Эгерт, и медленно пятилась, оступаясь в складках ковра, пятилась, пока не прижалась спиной к двери.
Солль перевел дыхание:
– Я… не хотел. Я… прости.
Его лицо судорожно передернулось.
С трудом сдерживая напор рвущейся наружу памяти, по-прежнему принуждая себя не понимать и не верить, Тория повернулась, открыла тяжелую дверь и вышла прочь. Ей казалось, что, потеряв сознание, она упала на ковер и лежит сейчас у ног мужа – на самом деле она спускалась по лестнице, слепо шаря рукой по перилам и беспомощно оглядываясь, пытаясь поймать среди сгустившейся черноты маленькое круглое пятнышко света.