Писали солдаты медленно, с ошибками, пропуская целые предложения. Деды вообще не писали, только вид делали.
– Чириков, чтоб к утру моя тетрадка была заполнена. – Ефрейтор Прохоров расчерчивал поле для игры в морской бой.
– Кто ест мясо, часто болеет насморком, – изрек, хитро прищурившись, прапорщик Пашков. – Ночью от мяса у мужчины кое-что начинает шевелиться, приподнимается одеяло, ноги оголяются, а кондер на полную мощность морозит – отсюда и насморк.
Шарагин добродушно рассмеялся.
Старший лейтенант Чистяков сгреб в охапку валявшийся в шкафу в офицерской комнате купол парашюта, запрятал в сумку. В это время дня повадился он греться на солнце, нашел укромное местечко за модулями.
– Выходи строиться! – загорланил, ровно петух в деревне, дневальный.
– Слушай сюда, петушиная харя! – Чистяков стащил солдатика с тумбочки, сжал рукой шею: – Ты чего мне в ухо орешь?! Я на заслуженном отдыхе. Понял? Меня не тревожить по пустякам. Если что серьезное, лейтенант Шарагин знает, где найти.
С наступлением жары рота села на струю. Дристали и денно и нощно.
Дорожку, ведущую от казармы в отхожее место, казалось, утрамбовали до твердости асфальта. Каждые полчаса, а то и чаще, из модуля несся боец. Чижи, черпаки и деды уравнялись в беде и соседствовали друг с другом на очке.
Не хватало газет. Пропала подшивка «Красной звезды» из Ленинской комнаты. Немилов жутко ругался, называл похитителей диверсантами, грозился особым отделом, на всякий случай унес и спрятал подшивку «Правды». Он слыл чистюлей, мыл руки раз семнадцать с половиной за день, едва дотрагивался до каких-нибудь предметов: все в этом мире ему казалось грязным и опасным для его драгоценного замполитского здоровья. Тонкие бледные губы его слегка подрагивали при виде изнемогающих от поноса солдат, лицо выражало брезгливость к проникшим в роту болезням. Ровный пробор, чистые ногти и безукоризненно белые подворотнички демонстрировали его открытое презрение к солдатне и отдельным не особо чистоплотным офицерам полка.
Здоровые, загорелые парни, пораженные амебиазом или еще какой местной гадостью, быстро скисали и худели на глазах, обезвоженные болезнью. Солдатня забыла про все на свете и не радовалась ничему. Деды и те настолько мучились от кровавого поноса, что плюнули на молодежь – не в силах были деды заниматься воспитанием салаг. Младший сержант Титов, любивший баловаться гирями, качая дембельские бицепсы и трицепсы, и наводчик-оператор ефрейтор Прохоров – задира и скандалист, и сержант Панасюк угрюмо коротали дни в курилке, потому что от курилки было ближе бежать на очко. И все же сесть на струю считалось лучше, чем пожелтеть и загреметь в госпиталь с гепатитом.