Но выстрелить я ему не дал.
Короткий и широкий, бритвенно острый клинок, с хрустом вспорол
шею старшему брату, в воздухе плеснулась алая струя, сотканная из
карминово-алых капелек.
Воздух пронзил запах крови.
Братцы от души меня отделали, ноги и руки отказывались
слушаться, налитые свинцовой тяжестью, тело пронизывали разряды
дикой боли, а голову разрывал пульсирующий колокольный звон, но
именно этот сладковатый смрад подействовал на меня словно самый
сильный допинг.
Мах, лицо Антонио раскрылось словно книга, Майкл попытался
отмахнуться, но я его сшиб плечом и, оседлав, несколько раз ткнул
кинжалом в солнечное сплетение.
После чего откатился и припал к стене возле распахнутой
двери.
В комнату заполошно влетел браток с лупарой наперевес, клинок
метнулся к его шее, но только вспорол воздух. Муся успел раньше,
словно таран сбил его с ног и с кровожадным урчанием выдрал
громадный кусок мяса из паха.
Воздух разорвал пронзительный визг.
Мусечка не останавливаясь ринулся вперед и еще одним сицилийцем
на этом свете стало меньше.
Весь залитый кровью, глухо и свирепо рычащий, волкодав сейчас
напоминал собой тех легендарных боевых римских псов, сражавшихся
вместе с легионерами в первых рядах когорт.
Я подхватил с пола лупару и, не успев проверить патронник,
даванул сразу на оба спусковых крючка, влепив дуплет в живот еще
одному боевику братьев Дженна.
Воспользовавшись передышкой, отбросил пустой дробовик в сторону,
поднял еще один с пола и, став за грузовик, быстро осмотрелся.
- Гараж? Похрену, сделаем кладбище. Муся, пока рядом...
Пес прянул ушами и застыл у моей ноги.
- Да что у вас творится? – в открытые ворота влетело сразу два
сицилийца.
Дважды бабахнула лупара, у первого нога превратилась в месиво, и
он кубарем полетел под заднюю ось грузовичка, второй пошел боком и
врезался в штабель аккуратно сложенных автомобильных скатов.
- Ищи... – тихо приказал я Мусе.
Волкодав шумно втянул в себя воздух и рванул с места, а я,
подобрав пистолет с пола, проверил его магазин, скользнул под
стеной к выходу и чуть не выпалил в упор в Вилли, выскочившего из
боковой двери.
Немец выглядел жутковато, вся левая сторона лица наливалась
багровой опухолью, волосы слиплись в сосульки, а рот щерился в
кровожадном оскале. В руках Тиммерманс держал топор, с налипшими на
лезвие прядями черных волнистых волос.