– Пошел к черту! – Вагон тут же трогается. Проводник на ходу захлопывает дверь.
Платформа похрустывает под каблуками. За ночь подвалило снежку.
Из утреннего морозца, прикусив облачко пара, появляется Сварог, приехавший тем же поездом.
– Ну и ночка, господа, все кости болят. И сосед попался – вы такого храпа еще не слышали. В этой глуши, небось, и газеты не купишь.
Выездная сессия в купеческом клубе, напротив вокзала.
В зале натоплено, за двойными рамами колокольня со снежными погонами на крестах, от судебного пристава пахнуло кёльнской водой, графин на пурпурной скатерти дробит гранями салатовые кафли печки-голландки.
Перун проверяет перед началом, все ли на месте – очки в футляре, лампада горит у иконы, портрет творца судебных уставов не крив, разворачивает завернутый в газету колокольчик с костяной ручкой.
Под бубнеж судебного пристава Велес точит бритвой карандаш, скоблит грифель, сдувает угольную пыльцу.
Сварог великодушно отмахивается от списка присяжных, поднесенного для отводов.
Перун опускает билеты в коробку, перемешивает и вынимает по одному, громко зачитывает, поднимая брови и качая головой, мол, с какими же только фамилиями не мучаются люди.
Приводят к присяге – недружный хор заунывно тянет «обещаюсь и клянусь».
Батюшка кладет крест в Евангелие, заворачивает в епитрахиль и, сунув под мышку, уходит.
А вот и Мокошь. Вынула налитую грудь и кормит. Смотрит куда-то за окно, покачивается, напевает что-то. Поправляет своему свертку пеленочки. Видит, как косится приставленный новобранец с красными петличками внутренних войск – усмехается.
Добрались, наконец, до обвинительного.
– Третьего мунихиона сего года свидетельница такая-то, говорящая голосом ожившей спички, вышла утром во двор по нужде и увидела за соседским забором.
– Пригласите живовидицу!
– Да чего ее слушать, все понятно! С быком случается только бычье, с виноградом – виноградное.
– Тогда говори ты, Велес!
Встал, окинул взглядом ряды, неспешно снял часы с руки, положил их перед собой, оперся кулаками о стол, вздохнул.
– Увы, нынешний материальный век, заботясь о неприкосновенности тела, выдумал пытки для души. Чего только не наслушаешься и не насмотришься, поездив по таким вот белебеям! Нет, калибаны и калибанши существуют не только на безвестном острове под твердою властью Просперо. Ничему уже не удивляешься, потянув эту лямку двадцать лет. Одно слово – obscuri viri!