«Совсем без башни».
И почему меня это ни капли не удивляет?
* * *
Когда папа снова вошел в комнату, я поняла, что отрубилась. Может, потеряла сознание? Ну или просто уснула, если не драматизировать.
Он прочистил горло и почесал отросшую щетину.
– Она не отвечает.
Мне захотелось снова закрыть глаза.
– Может, она занята, – пробурчала я.
– Занята? По-твоему, такое возможно? Я ей сказал, что ты отрезала палец. Оставил сообщение на автоответчике. Очень странно, – добавил он, терзая ногтями щетину. – Я еще по дороге в больницу ей позвонил. Она и тогда не ответила. Обычно она всегда отвечает.
«Обычно»? Можно подумать, они созваниваются каждый день, а не раз в полгода. Или я чего-то не знаю?
Он бросил телефон на стол и воскликнул:
– Черт, что ж так чешется-то? Все, я в душ! И бриться!
И папа исчез в ванной. Я протянула руку к его телефону. Поиграла кнопками. Заскорузлая от крови рубашка царапала грудь. Вообще, если кому-то здесь и следовало принять душ, так это мне, только вот где взять сил? Это ведь надо напрячься, а напрягаться совсем не хотелось.
Из ванной послышался плеск воды, папа что-то напевал себе под нос. Принимая душ, он тоже не считает нужным закрывать дверь, хотя я уже пять лет капаю ему на мозги. Понятия о приличиях для этого человека – пустой звук.
Немного поколебавшись, я набрала мамин номер. В трубке послышались гудки, затем включился автоответчик. Я набрала еще раз, затем еще.
Но на том конце никто не отвечал.
Даешь шлюх!
– Даже спрашивать не буду… Ну, это, больно тебе или нет. Сам понимаю. Еще бы, пилой оттяпать, кошмар какой-то… столько кровищи! Говорят, ее потом целый час отмывали, твою парту, так толком и не отмыли, она теперь, типа, вся розовая. Даже дверь в крови. Боль, наверное, адская… Не, ну я сам все понимаю, конечно. Чего уж тут спрашивать…
Энцо, как всегда, запутался в собственном потоке сознания. Вспомнив о вчерашнем, я машинально прижала руку к груди.
Пила. Пронзительный оглушительный визг.
Стук металлических зубцов о камень.
Я содрогнулась и попыталась взять себя в руки. Отделаться от навязчивой картинки. Это было непросто.
Плоть. Обнаженная, беззащитная.
Кровь – ручьем, струей, брызгами.
Нет, невозможно.
Разрыв снаряда. Боль.
Я натянуто улыбнулась – так, что заныло в уголках рта.
Мы шли по узкому коридору, стремительно заполнявшемуся учениками. С воплями и дебильным гоготом они высыпали из своих классов. На часах было без двадцати десять, первая перемена.