В избе остались ночевать те два дяди и тётя. Впервые он спал на печи один, без бабушки. Утром чужие люди собрали его пожитки в старый, заплатанный мешок, который нашли в погребе, и увезли самого Костю за тридевять земель, в тридесятое царство, как часто говаривала бабушка, как было написано в книжке сказок, которую Костя случайно забыл на лавке в светлице. Только одна сестра подошла к нему, обняла и поцеловала на прощание. Братья, оба, потупившись, так и остались сидеть у стены, будто их приклеили к лавке. Они были похожи на нахохлившихся воробьёв, которые не успели спрятаться от случайного ливня в летнюю пору. Так он их и запомнил. И сестру запомнил, всю в слезах, обещавшую обязательно разыскать его потом, когда всё в жизни успокоится и наладится. Он поверил сестре, но никто и никогда его больше не разыскивал. Никому он был не нужен, брошен и всеми забыт, как забыт им был его верный голый солдат-командир без волос и без лица, который так и остался на опустевшем крыльце нести свою нелёгкую караульную службу, как книжка сказок, случайно забытая на лавке в светлице. Тётя запретила брать игрушку с собой, а книжку в суматохе он забыл сам.
Костю везли куда-то далеко сначала, до аэродрома, в том старом грузовике, который ещё в понедельник вёз его в школу, потом они летели куда-то на «кукурузнике», которому Костя не раз старался подражать, когда в прошлой жизни гонялся за стрекозами на лужайке у опушки.
Он долго помнил этот мучительный полёт. Сначала он думал, что на этом самолёте сможет долететь до нужного облачка, удрать от, державшей его за руку, тётки, и спрыгнуть в мягкий и ослепительно белый пух того самого облачка, когда самолёт подлетит к нему. Но потом его начало отчаянно тошнить, потому, что самолёт постоянно проваливался вниз, а потом, с трудом, карабкался вверх. В такие минуты моторы самолёта надсадно гудели, а самого Костю прижимало к сидению так, что и пошевелиться мальчишка не мог. Ему в окно и смотреть не захотелось, а мысли совсем запутались. Тошнило слишком сильно, и он больше не мог себя сдерживать. Ему дали какой-то бумажный зелёный кулёк, и сказали, что можно вырвать в него, чтобы не запачкать сидение. Костя не хотел вырывать, но сдержаться не смог. К концу полёта кулёк был переполнен, и сидение безнадёжно запачкано, а он не знал, куда сунуть этот злосчастный кулёк, из которого вытекало жидкое и очень вонючее содержимое его желудка. От этого, невозможно вонючего, запаха, снова тянуло вырвать, и Костя не мог себя сдерживать. Тётя, которая ехала с ним, брезгливо выхватила из его рук проклятый кулёк, который сама же и дала в начале полёта. Вместо кулька сунула в руки какую-то грязную тряпку, чтобы он вытер лицо и руки, но вонь не улетучивалась и вызывала новые приступы тошноты, а вырывать уже было почти нечем. Понадобился ещё один кулёк. У Кости земля уходила из-под ног, но он снова не плакал, он тихо, чтобы никто не слышал, звал бабушку. Потом мальчишку пересадили в чудо-машину. Он таких ещё никогда не видел, и от восторга совсем забыл о недавних неприятностях, а потом он зашёл, в сопровождении взрослых, в большой, настоящий, самолёт, в котором совсем не болтало, и он мог смотреть на облака сверху. Он прилип к маленькому круглому окошку, которое кто-то назвал иллюминатором. Не отрываясь, он смотрел вниз, на облака, проплывавшие под самолётом. Он был уверен, что, когда взлетит самолёт в небо, на одном из этих пушистых облаков, там, наверху, он обязательно увидит маму и бабушку с папой. Среди множества облаков он старался отыскать то заветное и единственное облачко, но так и не сумел его отыскать. Облаков было очень много, и в глазах начинало рябить. Он отворачивался, тёр заслезившиеся глаза, а потом снова прилипал к иллюминатору. Костя так и не успел найти маму на облачке, а самолёт, как могучий филин, уже выпустил свои могучие железные ноги с колёсами в самом низу, и вскоре побежал по широкой дороге, вымощенной чем-то твёрдым, серого цвета, весело подпрыгивая. Полёт был завершён, принеся новые разочарования. Костя так и не нашёл в небе то, что искал.