– Не обсуждается? – в голосе Шереметева прорезалась сталь. – Хочешь сказать, у меня нет прав видеть своего сына? Наймёшь свору адвокатов, если я пойду против твоих правил?
– Прости, я не собираюсь с тобой спорить.
– Конечно, главное себя обелить, да, Ир? Особенно, когда понимаешь, что виновата сама.
В трубке раздался тяжёлый и долгий вздох Ирины.
– Я пытаюсь все сделать правильно. Чтобы Ваня не пострадал. Мог бы ты на минуту забыть о своей ненависти ко мне?
– У тебя всё просто, Ир, да?
– Нет, я… давай в другой раз, я уже всё сказала. Позвоню позже, ты пока подумай над моими словами.
– Стой!
На языке у Антона вертелся самый главный вопрос, задать который он просто был обязан уже давно. Сам не зная, чего опасался, всё тянул и тянул. Не то чтобы он надеялся вернуть семью, теперь уже и не понятно, была ли эта семья или её бледное подобие. Бывшая причинила ему много боли. И он бы наплевал на это чувство, если бы не её последний чёткий удар, попавший в цель. Шереметьев сидел на краю кровати, сжимая и разжимая кулак, пока Ирина ждала его слов.
– Кто настоящий отец Вани?
До Антона донёсся её тихий всхлип. В нём было всё: боль, страдание, вина, стыд. А ему было плевать на её чувства. Он даже не мог заставить себя спросить об этом Иру, глядя в глаза. Вот только решился, и то по телефону.
– Прости… - снова пробормотала она.
Именно это она и повторяла бесконечно, когда призналась ему ещё в Лондоне: Прости, Антон. Прости, что обманывала тебя, что лгала. Что ждала почти восемь лет, прежде чем рассказать тебе.
Прости… прости… прости…
Ира повесила трубку, а Антон вздохнул, выпуская напряжение, и подумал, что всё равно добьётся правды во что бы то ни было. Это был личный вопрос. Принципиальный.
* * *
Виктория сидела на террасе, выходящей на просторный задний двор дома, вокруг которого раскинулся приличных размеров сад. Хотя садом это можно было назвать с большим преуменьшением, скорее, парком. Большинство деревьев не были плодовыми и не росли свободно, умелая рука садовника равняла им кроны регулярно. Всё в этом доме должно было соответствовать определённой форме, и Вика тоже.
Она вспоминала, как вчера за столом еле запихнула в себя малюсенький кусочек говядины и листик салата. А всё из-за племянника Ерохина, Антона. Именно из-за него внутри Вики бушевал ураган. Эмоции бились о прутья стальной клетки, которую она воздвигла внутри себя, грозились вырваться наружу, но ей удалось вовремя взять себя в руки, демонстрируя равнодушие. Она надеялась, что ничем себя не выдала. Нет, вернее, она была уверена, что ничем себя не выдала. Так что и этому Шереметеву пришлось принять правила игры, и молчать в кулачок. Она даже ни разу не заговорила с ним за обедом.