– Ну ладно, спасибо, – примирительно сказала она, одёрнув на нём пальто и поправив почти безупречный галстук. «Почти» теперь стало в другую сторону. Галстук опять был самый её нелюбимый, цвета мокрой Кремлёвской стены. Нет, разумеется, если бы он предполагал, что сегодня с ней встретится, он бы такой не надел. Ничего. Пусть видит, что я вижу. Лишний раз подумает.
Напоследок она поцеловала его сама.
– Ладно. Приезжай к моей маме ты. Будем поливать цветы вместе. Но учти, я буду измученной, как собака. – И видя, что он по-прежнему злится, добавила: – Ну посмотрим, посмотрим. Может, и не как. Я побежала.
Устало добравшись от лифта до дверей своей редакции, она приложила сумку с захороненным внутри пропуском к считывающему устройству и только тут вспомнила, что ключи от маминой квартиры, разумеется, оставила дома.
Милый друг, я сегодня ночую в машине…
Вечером она снова сидела в машине, и невесть откуда прибившаяся мелодия донимала её своей грустью. Ей уже начинало вериться, что эта фраза жила в её в голове всегда, по крайней мере с утра, и была одной из тех навязчивых строчек, что, услышанные по радио, западают в тебя на весь день. Она бы не поклялась, что ещё до взрыва газа в её голове ничего подобного не звучало.
Милый друг, я сегодня ночу-у-ю в машине…
Где-то внутри себя, потерянно и романсово, она вытягивала «ночу-у-ю», поднимая вверх голову и роняя её на «в машине». Ей казалось, что она совершенно пьяна, настолько уже устала. Двигатель был выключен, стёкла затуманивались от дыхания, мелкий снег присыпал машину, оставляя на капоте тёмное мокрое пятно в белой кружевной оторочке. Невольно ей хотелось продолжить, и она удивлялась, как легко у неё это получалось:
Стынет пар нас стекле,
и на дворниках копится лёд…
Дворники были тоже покрыты ледяной слизью.
В этой засухе слёз,
в этой правды и лжи мешанине
Я от вас ухожу, как уходит в ночи пароход.
И вот я проститутка, я фея из бара… —
«Боже, мотив-то совсем другой!»
Когда-то, ещё студенткой, она мечтала о славе главной московской бардессы. Принялась махрово курить, перестала краситься, сделала стрижку «под Освенцим», кусачками отмахнула горячо любимые ногти, в три урока освоила игру на гитаре и научилась петь низким голосом, натруждая грудной резонатор. С текстами поначалу получалось сложнее, но она очень скоро оценила первое правило акына «что вижу, то и пою» и смело добавляла в распев любые чужие строчки, которые всегда ей вовремя вспоминались.