Как это по-мужски, подумала Сара: притворяться, будто не потерял присутствия духа. Неужели мужчины действительно считают, что им нельзя показывать свои чувства, даже когда говорят о смерти близкого человека, а в данном случае, быть может, – самого близкого? Она видела его напряжение и тревогу; она понимала, как неуютно ему при мысли, что кто-то сумеет соскрести с него коросту бесчувственности, и проступит подлинная в своей нежности натура. Но Сара также понимала, что молчать ей не стоит – и ради него, и ради себя.
– Когда я сказала, что думала, будто вы уехали, – продолжала она, – то имела в виду, что, наверное, скоро похороны.
– Похороны? – переспросил Роберт.
– Похороны… простите, я не помню ее имени…
– Вы имеете в виду Мюриэл?
– Да. Мюриэл.
Он пожал плечами, смущенно рассмеялся.
– Наверное, мы не станем устраивать вокруг этого столько шума. Это было бы уж чересчур, правда?
Сара, сбитая с толку, промямлила:
– Ну, как вы сочтете… нужным.
– Прежде мы никаких похорон не устраивали.
– А это случалось и раньше? – с ужасом спросила она.
– Да, дважды.
– О, боже, Роберт, я просто не знаю, что сказать. Это ужасно. Подумать только, что жизнь может быть такой… суровой, а вы все-таки держитесь.
– Ну, честно говоря, смерть Мюриэл я переживаю особенно тяжело. – Роберт придвинулся к ней, потирая руки, грея их в пламени ее сочувствия. – Мне кажется, я был ей ближе всех.
– Да, могу себе представить.
Он позволил себе ностальгическую улыбку.
– Знаете, каждый вечер она приходила ко мне в комнату и сворачивалась рядом со мной на кровати. Я гладил ее по голове и… просто с ней разговаривал. Иногда несколько часов подряд.
– Так мило.
– В каком-то смысле, – теперь он уже неприкрыто смеялся, – в глупом смысле, она знала меня лучше, чем родители. И уж точно лучше, чем отец.
– Они меньше любили ее?
– Ну, не буду отрицать, отец так и не принял Мюриэл. – Роберт вздохнул. – Не сошлись характерами. Понимаете, ее мелкие привычки его раздражали.
– Какие привычки?
– Например, он не любил, когда она оставляла лужи на ковре в гостиной.
Сара не сразу восприняла эту информацию. Перед ее мысленным вздором складывалась новая картина: девочка-инвалид и семья, так и не примирившаяся с ней, так и не научившаяся считать девочку полноценным человеком. История оказалась мучительней и трагичней, чем она себе представляла. И тут прояснилось подлинное значение загадочных слов Роберта.